— И потом он упал в воду, — сказала Сьюзен, говоря медленней, когда что-то не сходилось с ее памятью, и я отвернулась, чтобы она не увидела меня и не попросила помочь ей. Она упоминала, что работает на газету — может быть, планируемая карьера журналиста была причиной, по которой она стала мишенью. Возможно, позже ей предстояло что-то сделать в жизни, что-то, что идет в разрез с великим планом темных жнецов. То, ради чего была вся эта игра. Вот почему я была убита. Я не знала, что за великое дело мне предстояло совершить, и сейчас, будучи мертвой, наверняка уже никогда и не узнаю.

Скрестив руки, я прислонилась к колючей твердости высокой сосны, и поклялась, что никогда не буду чувствовать себя плохо по поводу спасения жизни Сьюзен.

Барнабас встал, и я наблюдала, как он прокладывает путь сквозь толпу с шаром света плывущим за ним. Друзья Сьюзен заметили его, и, хихикая, притихли. Делая вид, что не замечает, Барнабас улыбнулся и пожал Сьюзен руку. Как если бы это было сигналом, неясный свет перешел от него к ней. У нее теперь есть ангел-хранитель, она будет в безопасности. Узел беспокойства ослаб во мне.

— Спасибо что заставляла его говорить, — сказал Барнабас, небрежно убирая свои мокрые волосы набок, что заставило некоторых сзади вздохнуть.

— Тебе стоит поехать с ним в больницу. Ему нужно бодрствовать всю ночь, на случай если у него сотрясение.

Сьюзен зарделась.

— Конечно. Да. Думаете, они позволят мне? — Она повернулась к адвокату. — Могу я идти?

Хор возгласов и "Да", Сьюзен улыбнулась и потрусила к скорой. Дымка света влетела в скорую перед Сьюзен, и едва заметное напряжение Барнабаса исчезло, что сказало мне, что он тоже беспокоился о ней. Это только казалось что ему все равно.

Чувствуя себя лучше, я посмотрела на него и улыбнулась, радуясь, что все закончилось. Лицо жнеца стало пустым, и моя улыбка исчезла. Он повернулся на пятках и пошел прочь, ожидая, что я последую за ним.

Опустив голову, я проследовала за ним сквозь уменьшающуюся толпу, мое удовлетворение от спасения жизни Сьюзен остыло до серого пепла. И если бы у меня был другой путь домой, я бы выбрала его. Барнабас выглядел раздраженным.

Воздух в верховье реки был холодный, и мои сырые волосы казалось, обледенели, когда Барнабас посадил нас точно туда, где мы начали это утро: задняя часть парковки средней школы Нью Ковингтона. Как обычно, его крылья исчезли в вихре, прежде чем я их как следует, рассмотрела, их заменили сухие джинсы, обычная черная футболка и серый плащ — совершенно неподходящий для жаркой погоды, но, безусловно идущий ему. Приятный цвет плаща, наброшенного на плечи и ниспадающего до пят, напомнил мне его крылья.

Неуверенной походкой я прошла мимо нескольких машин к велосипедной стойке. Велосипедов сегодня не должно было быть и мне стало интересно, что случилось. Мне понадобилось две попытки чтобы верно ввести комбинацию, и я медленно покатила свой зеленый десятискоростной велосипед обратно в тень к Барнабасу, прислонив его к высокой по пояс стене между крутым склоном горы и главной дорогой, прежде чем сесть рядом с ней, в ожидании Рона — начальника Барнабаса.

Я скучала по своей машине, которая все еще была во Флориде у мамы, но отсутствие машины более чем компенсировал шанс снова узнать отца. Мама отослала меня сюда, потому что у нее были разговоры с учителями, директором, родителями и когда после наступления темноты звонил телефон — она волновалась что это полиция. Хорошо, может, я и была немножко увлечена "приведением в действие моих вольнодумных стремлений", как школьный консультант сказал маме, как раз, перед тем как он лично сказал мне прекращать играть на публику и, наконец, вырасти, но это все были невинные штучки.

Где-то завывала цикада, и я вскарабкалась на стену позади Барнабаса и скрестила руки на груди. И сразу же опустила их вниз, не желая выглядеть уныло. Барнабас выглядел достаточно уныло за нас обоих. Во время полета назад он меня неудобно держал. И он был молчалив. Не то чтобы он когда-нибудь много говорил, но сейчас он был скован, почти задумчив. Может быть, он был недоволен тем, что искупался в озере. Благодаря нему, моя спина была сейчас полностью мокрой.

Неудачно я сделала вид, что завязываю шнурки, так, чтобы смогла сдвинуться от него на дюйм, или около того. Я могла бы попросить его высадить меня дома, но тут был мой велосипед. Не говоря уже о том, что я не хотела, чтобы носатая миссис Уолш заметила, как Барнабас расправляет крылья и улетает. Клянусь, у нее бинокль на подоконнике. Школа была единственным местом где, как я думала, нас никто не увидит. Почему здесь сейчас были машины — для меня было загадкой.

Я вытащила из кармана телефон, включила, проверила, нет ли пропущенных звонков, и засунула обратно в карман.

Взглянув на Барнабаса, я сказала:

— Извини, что тебя раскрыли на жатве.

— Это не была жатва. Это было предотвращение косьбы.

Его голос был натянутым, и я подумала, что для того, кто пробыл тут так долго, он ведет себя по-детски. Может быть, поэтому его прикрепляли к семнадцатилетним.

— Все равно мне жаль, — сказала я, ковыряя верхушку цементной стены.

Опершись о стену, Барнабас уставился в небо и вздохнул. — Не волнуйся об этом.

Когда снова сгущалось молчание, я начала постукивать ногтями по цементу.

— Было понятно, что наиболее красивый — темный жнец.

Барнабас обратил взгляд на меня. — Красивый? Накита — темный жнец.

Я пожала плечами.

— Вы все великолепны. Я могу выделить одного из вас из толпы только по этому признаку. — У него на лице отразилось удивление — как будто он никогда не замечал, как они все безупречны. Когда он отвел взгляд, я добавила — Ты узнал ее?

— Да, я слышал ее пение ранее, — сказал он тихо.

— Так что когда она использовала свой амулет для кошения, я смог сопоставить имя и лицо. Она была темным жнецом достаточно долго, чтобы иметь камень такого темного фиолетового оттенка. Они медленно меняют цвет с опытом, светлые жнецы движутся по спектру вниз, от зеленого к желтому, оранжевому, и, наконец, красному, настолько темному, что кажется почти черным. Темные жнецы идут другим путем, вверх от голубых и пурпурных цветов к фиолетовому оттенку. Цвет твоего камня отражается в твоей ауре, когда ты используешь амулет. Но ты еще не видишь наши ауры, так ведь?

Это было поистине язвительное замечание, и если бы я не думала о собственном камне, черном как космос, я бы сказала ему заткнуться.

— Так она в этом дольше тебя, — сказала я, и он обернулся ко мне в удивлении.

— Как ты это поняла? — спросил он обиженным голосом.

Я взглянула на его амулет, сейчас просто черный т. к. он его не использовал.

— Это как радуга. Ее цвет фиолетовый, а твой оранжевый, в шаге от красного, просто с другого конца радуги. Твой пока еще не красный. Когда будет красный, ты будешь такой же опытный, как и она.