Военврач Владимир Владиславович Заруцкий до конца выполнил свой долг. Даже подхватив воспаление легких в лагере, он продолжал делать раненым операции и оказывать солагерникам всю возможную в его положении медицинскую помощь, давая им шансы выжить. Самому ему этого не удалось, однако выжившие пациенты и дети с внуками периодически навещали могилу спасителя. Последний приезжал еще в конце восьмидесятых.

Зревший у меня черновой план представиться, предъявить доказательства прибытия из будущего и получить канал связи со штабом армии или фронта окончательно был разрушен его рукопожатием, удивительно доброжелательной улыбкой… и кислой мордой явного особиста, маячившего за его спиной. Простой пехотный лейтенант навстречу бы так просто не заявился и так вальяжно независимо при всей интеллигентности начальника себя не вел бы. То, что на рукаве подозрительно качественной гимнастёрки с малиновыми пехотными петлицами известный нарукавный знак отсутствовал, почему-то не убеждало[5].

– Здравствуйте, товарищ! Вы что-то от меня хотели?

При взгляде на кислую особистскую морду с написанной на лбу самоуверенностью оставалось только мысленно подтвердить, как будут развиваться события, начни я действовать по первоначальному плану. «Фашистские диверсанты» с дурацкой легендой вполне укладываются в воображении у таких людей, а вот «путешественники во времени» – вряд ли. И ладно бы дело ограничивалось только данным товарищем, я прикинул, как бы отреагировал, доложи мне по телефону о прибытии группы военных из 2100-х годов, – и ситуация окончательно окрасилась чёрными красками. Представься я таким образом – первой же реакцией будет разоружение гостей из будущего, просто на всякий случай и для прикрытия задницы. Веры с откровенным разговором без разоружения просто не получится. С вышестоящим командованием по телефону – во всяком случае, точно. А разоружать свое подразделение я никому не дам. Здесь и сейчас во всяком случае.

Живой и невредимый Владимир Владиславович Заруцкий, стоявший передо мной, намекал о реальности и лагеря военнопленных, в котором он погиб, изо всех сил, и разделить с доктором пребывание в этом лагере мне сильно не хотелось. Строки романа «Живые и мёртвые» Симонова, как, впрочем, и кадры фильма, когда разоруженные бойцы бросают камни в немецкие танки, всплыли из памяти и встали перед глазами. Ещё тогда сразу подумалось – толку-то от того, что майор-пограничник разделил судьбу по его вине погибших безоружными бойцов. Погибших это могло разве что утешить.

У меня же все обстояло гораздо суровее, последствия захвата немцами неповрежденных БМД мне даже представить было страшно, и стояла между машинами разоруженного взвода и этим захватом только адекватность стоящего передо мной представителя ОО НКВД[6] и прочего руководства части. Уверенности в этом у меня, после первого же взгляда на него, стало решительно не хватать, а я еще других никого не видел. А значит, надо срочно менять план и действовать по иному варианту. И я даже знаю, как, тем более что развернуться и уехать после взгляда в глаза Заруцкого и рукопожатия с ним у меня не хватит совести.

– Командир 104-й отдельной специальной танковой роты лейтенант Суровов, вышел с территории Прибалтики из окружения. Все остальное, товарищи, извините, полностью засекречено, вплоть до спецобмундирования. Простите за невежливость, товарищ военврач, но время не ждет! На фронте прорыв, немцы в десяти километрах, госпиталь подлежит немедленной эвакуации.

– Почему мы про это ничего не знаем? – ожидаемо насторожился контрразведчик.

Предварительный план полетел к чертям, приходилось импровизировать на ходу. На данном этапе мне нужно было решить две задачи.

Первое. Выйти на контакт с представителями государства из лиц, имеющих максимум полномочий, и только после этого предъявлять доказательства появления из будущего, в цейтноте немецкого наступления, пока их не потрогают рукам, мне никто не поверит. В такого рода новости никто на слово не поверит, пока доказательства руками не пощупает. Соответственно мне нужен был выход прямо на армейский или фронтовой штаб или, как минимум, на командира дивизии, способного нас туда представить без лишних расспросов, дабы никто не решил, что он рехнулся или совершил предательство, таща под прикрытием безумной утки к штабу армии вражеских диверсантов.

Второе. Под влиянием момента я решил спасти жизни встреченных мне людей. Я не знал, природный ли феномен был виноват в моем переносе, или постарался чей-то разум, но внезапно я не захотел, чтобы коровинские школьники столько лет ухаживали за братской могилой. Тем более что выполнение данных задач вполне можно было совместить. Спасение госпиталя было бы вполне веским доказательством нашей лояльности и гарантировало повышенное внимание к его спасителям.

Оборотной стороной данного решения было вступление в бой. Но я небезосновательно считал себя хорошим профессиональным солдатом, какими являлись и мои подчиненные, и полагал, что каждый человек, принявший присяг, знает, чем это может обернуться. Что же касается противника, то немцы на их чахлых «Панцерах» II, III и IV, не говоря уж о «Чехах» типа того, что я видел в Москве, при всем желании не могли составить конкуренцию такой могучей боевой машине, как БМД-4М. Даже не будь у меня в машинах и КамАЗах Петренко нескольких десятков «Арканов», на немецкие жестянки 100-миллиметровых осколочно-фугасных снарядов хватило бы с лихвой, а тех, что от них уцелели – добили бы тридцатки. В принципе с танковым полком у меня были шансы, с батальоном мне могло бы и не повезти, но любую немецкую танковую роту я мог бы размазать в один присест. Пехоту фашистов с ее маузерами в расчет можно было не принимать вообще, семьдесят лет технического развития – это совсем не шутка!