«Было бы забавно посмотреть, что за книги у него. И вернется он еще не скоро. Но я не буду зря рисковать».

Он поискал в ящиках и за шкафами, но не увидел ничего по своей части. Он прошел через холл в спальню.

Кровать была не застлана, и перед ней, в двух метрах от двери, стоял черный пакет для мусора. Не пустой. Он пощупал — внутри лежало что-то мягкое, и он осторожно взял пакет за низ и вытряхнул содержимое на пол. Это оказались брюки и рубашка, выпачканные в чем-то уже засохшем, — как с заплатами из кирпича.

Надо было кое-что обдумать, и он ушел домой, не закончив поиски в квартире. Дома он был рассеян.

Из щелей окна сквозило. На улице валил снег, и мальчишки что-то из него лепили. Он увидел своего сына с морковкой в руках. Нос ждет своего снеговика. Вспомнился Майкл Джексон.

— О чем ты так задумался? — спросила она.

— Что?

— Ты о чем-то размышляешь.

— О Майкле Джексоне.

— О певце?

Он молча смотрел в окно. Уже слепили туловище из двух шаров. Еще ни у одного снеговика в мире не было ног.

— Ты о каком Джексоне думаешь, о певце? — переспросила она.

— Что?

— Ау, очнись!

Он перевел на нее взгляд.

— Да, о нем. Я увидел Калле с морковкой в руках, как он стоит и ждет, пока снеговику прилепят голову чтобы он мог приделать свой нос. — Он снова отвернулся к окну. — У Майкла Джексона были ведь какие-то проблемы с носом несколько лет назад.

— Первый раз слышу.

— Что-то было. Кофе не остался?

Она принесла кофейник.

— Что-то случилось? — спросила она, когда он налил молока, кофе и отпил.

— С чего ты взяла?

— Ты вернулся сегодня немного странный.

— Вот как.

— Не как обычно.

От промолчал. Голову наконец-то водрузили, и Калле воткнул морковку приблизительно в область лица. Камешки стали глазами и ртом.

— Хуже, чем обычно?

— Нет.

— Но ты был… бодрее последнее время.

— В конце концов человек привыкает к безработице, и тогда становится легче.

— Я рада, что ты можешь об этом шутить.

— Я не шучу.

— Я все равно рада. — Она улыбнулась.

— В бюро по безработице они всегда смотрят мимо меня.

— Почему?

— Последний раз, когда я разговаривал там со служащей, она ни разу не посмотрела мне в глаза, всю беседу она рассматривала что-то за моей спиной. Как будто эта чертова работа может оттуда выскочить. Или ей там так надоело, что она смотрела в окно.

— Работа скоро выскочит. Я чувствую.

«Она хорошо меня знает, — подумал он. — Но еще ни о чем не догадывается. Может, когда я принесу больше денег, она заподозрит, но до этого еще далеко. Может, я получу нормальную работу до этого. Чудеса случаются. Но может, когда она выскочит, я ее не захочу».

Перед глазами стояла кровь. Тогда, в квартире, одежда из мешка, казалось, шевелилась на полу и что-то ему кричала.

Черт бы их всех взял. Он думал и так и эдак, но дело действительно было плохо.

Он сам не знал, как сложил все обратно в пакет, но как-то ему удалось, и, покидая спальню, он надеялся, что все оставил как было. «Почему этот отморозок просто не сжег одежду? Я ничего не видел. Вообще ничего».

Воскресным утром Эрик Винтер рассматривал себя в зеркале. Он наклонился поближе, чтобы посмотреть, появились ли новые морщинки у глаз.

«Все-таки я тщеславен. Или, может, я много думаю о возрасте, оттого что все время был моложе всех. Я слежу за собой, чтобы нравиться женщинам до старости».

С улицы ничего не было слышно. Все-таки пять этажей. Он оторвался от зеркала и вышел из ванной. Квартира из трех комнат и большой кухни имела площадь сто тридцать шесть квадратных метров, и платить за нее приходилось много. Но он жил один, и мог себе это позволить. В квартире было светло, солнце висело прямо за окном. Он подошел к окну и посмотрел на запад. Еще чуть-чуть, и было бы видно море. Можно выйти проветриться на балкон.

Наспех поев под саксофон Джона Колтрейна, он решил, что будет делать.

Она вышла из спальни, но ему явно хотелось побыть одному, и она, выпив стакан воды у раковины, ушла обратно одеваться, чтобы ехать домой.

— Сегодня ночью я долго ждала, — сказала она на прощание.

Он вел машину вдоль реки. Когда сумерки уже были готовы упасть с небес, цвета уползли обратно под землю. Все равно что ехать сквозь сажу, не оставляющую следов. Сбоку — неожиданно ярко — промелькнуло солнце, и он надел темные очки. Боковым зрением он видел почерневшие краны на другом берегу. Дома принимали оттенок расплавленного металла.

Он заехал так близко к морю, как только возможно, вышел из машины и забрался на скалу. Море вяло шевелилось; он проводил взглядом последнее движение волны в открытое море и увидел, как лед разрезает дышащую воду.

Большая часть залива была покрыта льдом, и он видел мельтешение вдали: люди ходили по замерзшей воде. Две компании, разойдясь на километр, что-то кричали друг другу, но слова натыкались на полпути на невидимое препятствие и с дребезгом падали на лед.

Из нагрудного кармана зазвонил телефон, приглушенный курткой и кружащим белым ветром.

— Я слушаю.

— Это Лотта.

— Да?

— Эрик, ты где?

— А какая разница? — спросил он и тут же пожалел об этом.

— Я спрашиваю, потому что хотела тебя увидеть.

— Прямо сейчас?

— Чем быстрее, тем лучше, — сказала она незнакомым голосом. Его единственная сестра… Отношения между ними могли бы быть более родственными. Он забеспокоился.

— Что-то случилось?

— Нет.

— А что тогда?

— А ты где? — спросила она опять.

— Я стою на острове Амундон и смотрю на море.

— Ты можешь при…

Голос пропал. Ветер усилился, выхватил ее голос из телефона и отнес далеко на лед.

— Что ты сказала, я не расслышал? — Винтер накинул куртку на голову.

— Ты можешь приехать?

— Приехать? Куда?

— Сюда, домой…

Ветер опять унес ее слова.

— Что?

— …чтобы ты приехал, — услышал он.

— О’кей. Я буду через полчаса.

Он нажал на красную кнопку, и стало тихо. Лучи раздвинули слоистое небо, и новый свет брызнул на море и скалы, где он стоял и смотрел на горизонт. Вдали виднелась лодка, но скоро исчезла в неведомом. В отблесках сверху море и земля внезапно стали одного цвета, и когда он шел обратно по замерзшему берегу, он надел темные очки, чтобы защитить глаза от уколов солнечных лучей.