— Чего вы хотите? — спросил я. — Зачем дергаете меня за руку?

— Чего я хочу? — со злостью прорычал он. — Я хочу, чтобы ты перестал кричать, вот чего я хочу. Ты распугаешь всех моих постояльцев.

— Правда? Я кричал? — переспросил я, пытаясь вырваться из крепкой хватки трактирщика.

— Еще бы! Ты ревел, как медведь, у которого в лапе застряла колючка. Что с тобой случилось? Заснул за обедом? Похоже, тебе приснился кошмар.

Я понимал, что это единственное приемлемое объяснение, и, если я соглашусь, трактирщик будет удовлетворен и отпустит меня с миром. Однако врать мне не хотелось.

— Нет, брат, я не заснул, и кошмар мне тоже не приснился, — произнес я. — У меня вообще никогда не бывает снов.

— Тогда почему ты кричал? — продолжал расспрашивать трактирщик.

— У меня было видение. Это совсем другое.

С изумлением поглядев на меня, он принялся сосать кончики своих усов. Потом сказал:

— Вы, дервиши, такие же сумасшедшие, как крысы в кладовке. Особенно странствующие дервиши. Весь день голодаете и молитесь, да еще расхаживаете под палящим солнцем. Ничего удивительного, что у тебя видения, — у тебя мозги поджарились!

Я улыбнулся. Может быть, он и прав. Говорят, очень тонкая грань между потерей рассудка и потерей Бога в себе.

Тут появились два прислужника, которые несли огромный поднос с жареной козлятиной, сушеной соленой рыбой, бараниной, приправленной специями, пшеничными хлебцами, турецким горохом и чечевичной похлебкой на бараньем сале. Они ходили по залу, раздавая кушанья, наполнявшие воздух ароматами лука, чеснока и специй. Когда они остановились около меня, я взял миску с похлебкой, над которой поднимался пар, и немного черного хлеба.

— У тебя есть деньги заплатить за еду? — спросил трактирщик покровительственным тоном.

— Нет, — ответил я. — Но позволь мне предложить тебе кое-что в обмен. Ты дашь мне поесть и крышу над головой, а я расскажу тебе о твоих снах.

Он фыркнул и подбоченился:

— Ты же сам сказал, что никогда не видишь сны.

— Правильно. Я объясняю сны, но сам их не вижу.

— Надо бы мне тебя выгнать. Говорил же я, что вы, дервиши, все помешанные, — произнес трактирщик, отплевываясь при каждом слове. — Вот тебе мой совет: не знаю, насколько ты стар, но наверняка ты довольно уже помолился на своем веку. Найди себе хорошую женщину и перестань скитаться по миру. Пусть она нарожает тебе детей. Тогда ты будешь прочно стоять на земле. Какой смысл в том, чтобы таскаться по свету, если везде одни только несчастья? Поверь мне. Нигде ты не отыщешь ничего нового. У меня бывают постояльцы из разных мест. Стоит им немного выпить, и я слышу одни и те же истории. Люди везде одинаковые. Одна и та же еда, одна и та же вода, одно и то же дерьмо.

— А я и не ищу ничего такого. Я ищу Бога, — сказал я. — Мой поиск — это поиск Бога.

— Тогда ты ищешь Его не в том месте, — неожиданно помрачнев, отозвался трактирщик. — В наши места Бог не заглядывает! Нам неизвестно даже, вернется ли Он когда-нибудь сюда.

Услышав это, я почувствовал, что у меня заколотилось сердце.

— Когда человек плохо говорит о Боге, он плохо говорит о себе, — произнес я.

Странная усмешка скривила губы трактирщика. На его лице я увидел выражение горечи и возмущения и чего-то еще, похожего на детскую обиду.

— Разве Бог не говорит, что Он ближе к тебе, чем твоя яремная вена? — спросил я. — Бог не где-то вдалеке на небе. Он внутри каждого из нас. Вот почему Он никогда не оставляет нас.

— И все-таки Он оставляет, — заметил трактирщик, и взгляд у него сделался холодным и вызывающим. — Если Бог и пальцем не шевелит, когда мы страдаем, разве это говорит о Его присутствии?

— Брат, сие есть первое правило, — отозвался я на эти жалобы трактирщика. — Мы видим Бога как прямое отражение самих себя. Если Бог слишком тяжело нагружает наши мысли страхом и виной, это значит, что в нас самих слишком много страха и вины. Если же мы думаем, что Бог дарит любовь и утешение, значит, мы сами готовы дарить любовь и утешение.

Трактирщик не замедлил возразить, но я понял, что мои слова удивили его.

— Получается, что все, отличное от слов Бога, рождается в нашем воображении? Не понимаю.

Однако я не успел ответить, потому что на другой стороне зала возникла ожесточенная перепалка. Мы обернулись и увидели двоих довольно неприглядного вида мужчин. Они явно были пьяны, ругались и нарушали покой остальных посетителей таверны. Они таскали куски мяса из их тарелок, выпивали вино из их кубков, а когда кто-то пытался их остановить, они нагло смеялись.

— Как ты думаешь, не пора ли мне это прекратить? — прошипел трактирщик сквозь зубы.

В один миг он оказался на другой стороне, схватил одного из пьяниц, поднял его со стула и влепил ему пощечину. Вероятно, тот не ожидал ничего подобного, потому что свалился на пол, словно пустой мешок.

Второй пьяница оказался покрепче, он отчаянно отбивался, однако трактирщику не понадобилось много времени, чтобы усмирить и его. Он ударил своего буйного клиента в грудь, а потом придавил его руку тяжелым сапогом. Послышался треск костей.

— Остановись! — крикнул я. — Ты же убьешь его. Разве ты этого хочешь?

Как суфий я дал обет защищать человеческую жизнь. В этом мире слишком много людей способно драться без всякого повода; остальные отличаются от них лишь тем, что находят к этому повод. А вот суфий не может драться, даже если у него есть и повод и причина. У меня не было права отвечать насилием на насилие. Однако я мог броситься и остановить трактирщика.

— Держись от меня подальше, дервиш, или я вышибу тебе мозги! — проорал трактирщик; однако мы оба знали, что он не сделает ничего подобного.

Через минуту прислужники подняли обоих пьяниц, из которых один был со сломанным пальцем, а другой со сломанным носом; крови хватало и на полу, и на них самих. В зале установилась пугающая тишина. Гордый страхом, внушенным своим посетителям, трактирщик искоса поглядел на меня. Когда он заговорил снова, похоже было, что он адресуется ко всем в зале, и его голос звучал гордо:

— Знаешь, дервиш, у меня тут не всегда так. Драться я не люблю, но иногда приходится. Когда Бог забывает о простых смертных, им приходится защищать справедливость своими руками. В следующий раз, когда будешь говорить с Ним, намекни Ему: мол, если Он оставляет своих овец, без защиты, они не будут ждать, пока кто-то придет и зарежет их. Они сами превратятся в волков.

Пожав плечами, я направился к двери.

— Ты ошибаешься.

— В чем же я ошибаюсь? В том, что был овцой, а стал волком?

— Да нет, не в этом. Ты и вправду стал волком. Но ты не прав, называя то, что делаешь, справедливостью.

— Подожди, я еще с тобой не закончил! — завопил трактирщик у меня за спиной. — Ты мне должен. За еду и кровать ты обещал рассказать мне, что означают мои сны.