У Джеффа «это» прошло годам к пятнадцати, когда хозяйка пони Дженис Браун приехала на каникулы из своего пансиона, — это была уже мисс Брэдфорд-Браун. Но потом «это» почему-то началось снова, когда Джеффу было уже шестнадцать. Он работал тогда на конюшне в Лоутарн-холле и часто видел Дженис. Даже слишком часто. Но Джон говорил Берте: «Не беспокойся ты так. Дело молодое. И потом, Джефф понимает, что ничего серьезного из этого не получится, голова у него соображает!»

Соображает. А у него самого голова соображала, когда он ходил вокруг Берты? Он тогда работал в поле со своим старшим братом и почти каждый выходной приезжал к ней на велосипеде, хотя прекрасно знал, что она собирается замуж за Эндрю Коула. Ее отец переживал трудные времена и рассчитывал, что Эндрю поможет ему выкрутиться. Правда, Эндрю был почти на двадцать лет старше, у него были сын и дочь — почти ровесники Берты, но Берта сама хотела... Нет, если честно, то сама она не очень хотела. И если бы отец не был таким заботливым и мудрым, она бы вышла за Эндрю, а отцу удалось бы сохранить свою землю. Но отец догадывался, что творится в душе Берты, и поэтому, как он потом говорил, он вместо дочери продал Коулу всю землю. Берта вышла замуж за Джона. Он поселился в их доме, а потом устроился на работу в поместье мистера Конвея.

Спустя некоторое время все забавным образом повторилось. Дела у мистера Конвея тоже не заладились, только вот его дочери Алисии не так повезло, как Берте: она вышла замуж за Эрнеста Брэдфорд-Брауна, и он перебрался к тестю вместе со своими деньгами.

Все в округе долго качали головами. Трудно было представить себе двух более непохожих людей, чем Алисия и Эрнест. Самого же Эрнеста Брэдфорд-Брауна называли не иначе как выскочкой (французское «нувориш» до этих краев еще не дошло), и не было ничего удивительного в том, что для своей дочери он тоже строил большие планы.

Поэтому, когда мистер Брэдфорд-Браун застукал свою шестнадцатилетнюю дочь прогуливавшейся в сумерках с Джеффом, то выгнал Джеффа с работы. Правда, после того как Джефф высказал ему все, что о нем думает. Вернее, так о Брэдфорд-Брауне думали все, только никто не осмеливался сказать это вслух — работу в здешних местах было найти нелегко.

Сам Эрнест начинал с нуля. В пятнадцать лет он еще не был Брэдфордом, а служил рассыльным компании «Ли и Паддок, агенты по недвижимости» в Ньюкасле. В перспективе ему предстояло стать клерком — лет этак через десять.

Через десять лет, однако, Эрнест Браун не стал клерком — он стал членом правления, а вскоре, вследствие неожиданно быстрых, но крайне своевременных смертей двух старших партнеров, он сделался владельцем фирмы. Как ему это удалось, не знал никто.

Сейчас, в 1937 году, он владел не только фирмой «Ли и Паддок», но и целыми улицами недвижимости, в основном на городских окраинах. Говорили, что его дома похожи на свинарники, а владелец не желает тратить на их ремонт ни пенса. Ходили также слухи о том, что отец Эрнеста все еще жив, хотя ему под восемьдесят, и прозябает он в одном из домов, принадлежащих сыну, но сын его и знать не хочет. Это весьма походило на правду, потому что трудно было ожидать проявления сыновних чувств от зятя самого мистера Конвея.

Берта знала, что Брэдфорд-Браун выгнал бы вслед за Джеффом и ее мужа, если бы не так сильно нуждался в нем. Занимаясь бизнесом, Эрнест про-сто не мог поручить присмотр за поместьем кому-либо другому — Джон знал и умел практически все.

Берта посмотрела вслед идущему по тропинке сыну, и беспокойство снова овладело ею. Дочь Брауна помолвлена, о чем же он думает? А о чем она сама думает, когда задается такими вопросами? Ведь это ее сын, и он похож на своего отца, только у отца пылкая и страстная натура скрыта за внешней безмятежностью и спокойствием, а у сына — за шутками и иронией. И первый раз в жизни Берта с тревогой подумала о том, что сыну лучше поскорее уехать. И желательно подальше.

Старый амбар располагался у самой границы поместья. Его давно уже не использовали и не считали нужным подлатать. Когда-то в амбаре хранили сено, а сейчас в нем была свалена всякая хозяйственная рухлядь. На проржавевших крюках, вбитых в потолочные балки, висели ржавые капканы и что-то похожее на средневековые кандалы.

Увидев в первый раз весь этот железный лом, Джефф спросил у отца, почему его до сих пор не выбросили. И отец ответил, что старый хозяин, мистер Конвей, в свое время распорядился никогда не трогать эти предметы, дабы они остались как пример бесчеловечности в назидание потомкам.

Джефф удивился, что Эрнест Брэдфорд-Браун, став владельцем, не отменил приказа старого хозяина. Однако тут немалую роль сыграла Алисия, которая в большей степени осталась Конвей, чем сделалась Браун, и явно не входила в число тех, кто беспрекословно подчинялся Эрнесту. Она выглядела хрупкой и беззащитной, однако ее твердость и чувство собственного достоинства были столь явны, что Эрнест, как человек неглупый, раз и навсегда зарекся делать что-то наперекор жене. В результате ржавые железки обрели статус фамильных ценностей.

Дженис Брэдфорд-Браун Джефф в первый раз заметил, когда ему было девять лет, а ей — семь. Несколько раз он видел ее, когда ходил по поместью вместе с отцом. В тот день он стоял в кустах около старого амбара и собирал в кепку спелую ежевику, когда услышал позади себя тонкий голос: «Мальчик, что ты здесь делаешь?» Повернувшись, он увидел симпатичную мордашку маленькой девочки. Джефф сразу понял, кто это, но ответил почему-то так, как привык разговаривать с мальчишками: «Протри глаза, тогда увидишь, что я делаю». Ответ, похоже, слишком огорошил девочку, но через секунду она сказала: «А я знаю, кто ты! Ты — сын Фултонов».

Джефф ответил тем же тоном: «И я тебя знаю, ну и что такого?» Вопрос снова озадачил ее, и, как бы ища ответ, она покрутила головой туда-сюда и вдруг увидела валявшийся в траве старый щит, который когда-то обозначал границы владения. Надпись все еще была видна, и, указав на нее, девочка громко, хотя и медленно произнесла; «Тут написано: «Нарушители будут проследоваться!»

Джефф тоже посмотрел на надпись и спокойно сказал: «Ничего подобного тут не написано». – «Нет, написано!» — «Нет, не написано! Ты читать не умеешь. Написано: «Нарушители будут преследоваться». — «Вот ты и есть нарушитель! Я отцу расскажу, что ты... ты воровал нашу ежевику!»

Последние слова заставили Джеффа забыть все советы матери о том, что надо следить за своим языком, чтобы тебя не считали слишком грубым или очень легкомысленным. Это ведь касалось разговоров со старшими, а эта была уж никак не старшей, а просто нахальной обезьяной. Забыв обо всем, Джефф шагнул к девочке и, набрав полную горсть ежевики, велел ей: «Протяни руки!», а когда та повиновалась, он размазал ягоды по ее ладошкам и сказал: «Можешь отнести их к отцу. Знаешь, кто ты? Ты хвастливая маленькая сучонка!» Повернувшись, Джефф зашагал прочь, каждую секунду ожидая услышать сзади громкий плач. Но, дойдя до угла амбара, он так и не услышал его. Джефф с любопытством оглянулся и увидел, как девочка, нагнувшись, вытирает ладони о траву. Такая совершенно неожиданная реакция поразила Джеффа. Он медленно повернулся и, подойдя к девочке, спросил: «Чего ты не побежала домой жаловаться?» — «Тебе сколько лет?» — спросила она. «Девять». — «А мне семь, — сказала девочка и, посмотрев на лежащий в траве щит, поинтересовалась: — А тут точно написано «пре-сле-доваться»?» «Точно», — сказал Джефф и кивнул. «Тогда, — серьезно заметила девочка, — надо будет сказать миссис Бассет, то есть Нэнси, — это наша прачка, — потому что каждый раз, когда я близко подхожу к прачечной, а она там стирает, она гонит меня и говорит: «Нарушители будут проследоваться!»