Подобный реализм может быть благоразумным, однако он рискует стать опасным самоисполняющимся пророчеством, то есть ускорить гонку вооружений, а не просто ее предсказать. Чем менее дорогостоящим кажется военное вмешательство, тем с большей вероятностью оно привлечет политиков и государства. Кроме того, чем с большей точностью можно использовать силы, тем больше друг с другом начинают сливаться язык войны и язык правоприменения, создавая этические серые зоны. Рассмотрим почти уже реальную возможность: США могут дополнить своих воздушных дронов, присутствующих в зонах военных действий, наземными роботами и более мелкими дронами, проникающими в помещения. Кем в таком случае считать людей, отслеживаемых такими дронами, – комбатантами или подозреваемыми? И международные, и национальные правовые прецеденты указывают на разное обращение с теми и другими. Подобное обращение нельзя легко автоматизировать или, может быть, вообще нельзя. Следовательно, военное право (или простая уголовная процедура) могут стать непреодолимым барьером для роботов-солдат или, о по крайней мере, для их законного применения[48].

И академики, и государственные чиновники уже приступили к анализу сценариев роботизированной войны и правоприменения[49]. Следует ожидать дальнейшего слияния двух этих областей под общей рубрикой «внутренней безопасности» и все большего применения роботов с целью поддержания общественного порядка. В конечном счете нам обещают появление сверхчеловеческого интеллекта, который будет выявлять угрозы, то есть ИИ, способного просеивать миллионы потоков данных для быстрого выявления и предотвращения будущего преступления.

Но прежде чем воодушевляться подобной технологией, надо привести некоторые отрезвляющие примеры, показывающие, насколько бесчеловечным может быть искусственный интеллект. Исследователи использовали машинное обучение для предсказания криминальных наклонностей на основе таких скудных данных, как черты лица. Должны ли будущие роботы-полицейские учитывать эти данные о криминальных чертах лица при принятии решений о том, за какими людьми следить внимательнее, а каких игнорировать? Или любые данные и выводы на их основе запрещены для машин и техник, которые в будущем могут стать еще более важной частью охраны общественного порядка, например, таких, как предиктивный анализ, ныне пользующийся популярностью в некоторых отделениях полиции? Есть ли у нас право инспектировать и обсуждать подобные данные? Должны ли эти исследования вообще проводиться?[50]

Соотнесение черт лица с криминальными наклонностями может показаться довольно экзотическим или необычным применением ИИ. Однако базовая логика развитых вычислительных решений остается непроницаемой для обычных форм объяснения. Некоторые специалисты по робототехнике превозносят такую необъяснимость, представляя ее в качестве альтернативы человеческому интеллекту, выходящей далеко за его пределы. «В какой-то момент это все равно что объяснять Шекспира собаке», – заметил Ход Липсон из Колумбийского университета, когда его попросили оценить необходимость потребовать от ИИ большей прозрачности[51]. Если речь идет об уничтожении раковых клеток или предсказании погоды, Липсон, возможно, в чем-то и прав: нам не нужно понимать точный механизм ИИ, чтобы дать ему возможность решать наши проблемы. Но когда дело касается важных человеческих решений, необъяснимое становится неприемлемым. Как показывает постепенно складывающееся в ЕС «право на объяснение», необъяснимое может быть ограничено и заменено более гуманным подходом.

Некоторые крупнейшие сражения вокруг роботов и ИИ будут сосредоточены на аналитической силе машин. Какие данные им позволено собирать и применять? И как такие данные будут обрабатываться? Эти вопросы жизненно важны для будущего демократии и коммуникаций. Подумаем о том, как и когда расцветает дезинформация[52]. Хотя недобросовестная пропаганда давно преследует медиа, автоматизированная в значительной мере публичная сфера дала ей новый толчок, допустив вирусное распространение ложных заявлений и фейков. Некоторые властные структуры уже начали вмешиваться, блокируя распространение разжигания ненависти и лжи. Это первый шаг на пути к восстановлению сетевой публичной сферы, но потребуется намного больше – в частности, журналисты, соблюдающие традиционные нормы своего ремесла, должны будут играть более важную роль.

Киберлибертарианцы будут доказывать, что искусственные интеллекты должны обладать «свободой мысли», подразумевающей обработку любых данных, которые они только могут найти или которые их собственники решат им «скормить». В области чистых вычислений, не связанной с социальными последствиями, это право может соблюдаться. Ради свободы слова можно позволить любую неуважительную речь; программисты могут утвердить подобное право на ввод в программы данных независимо от их социальных последствий. Но как только алгоритмы – и особенно роботы – начинают оказывать определенное воздействие на мир, они должны регулироваться, а программисты должны нести этическую и правовую ответственность за причиненный ими вред[53].

Профессионализм и экспертные знания

Кто должен решать, что включается в такую ответственность? Мягкий и ровный переход потребует старых и в то же время новых форм профессионализма в нескольких ключевых областях. Понятие экспертных знаний обычно указывает на владение определенным корпусом информации, но его реальное применение требует намного большего[54]. Будущее трудовой занятости покажется довольно мрачным тем, кто путает профессиональные обязанности с простым знанием. Способность компьютеров хранить и обрабатывать информацию выросла по экспоненте, и постоянно накапливается все больше данных о том, что люди делают на рабочем месте[55]. Однако профессионализм включает в себя и нечто более сложное – постоянную необходимость решать конфликты ценностей и обязанностей, а также противоречивость описаний фактов[56]. И это имеет большое значение для будущего состояния рынка труда.

Представим, например, что вы едете домой со скоростью сорок пять миль в час по дороге с двумя полосами движения. Впереди, на расстоянии сотни ярдов, вы замечаете группу детей, которые идут домой после школы. Но именно в тот момент, когда вы вот-вот проедете мимо них, встречная фура виляет и выезжает со своей полосы, направляясь вам прямо в лоб. У вас лишь пара секунд, чтобы решить: пожертвовать собой или наехать на детей, чтобы уклониться от грузовика.

Мне хочется думать, что большинство выберет более благородный вариант. По мере развития автоматизации вождения подобные ценности самопожертвования могут быть закодированы непосредственно в транспортные средства[57]. Многие автомобили уже сегодня заметят малыша на дороге, которого может задавить водитель, если в поле его зрения есть слепое пятно. Они даже подают сигнал, когда есть риск столкновения с другими автомобилями. Технически возможно перейти от системы оповещения к остановке, которая будет закодирована на аппаратном уровне[58]. А если это возможно, следовательно, возможно и автоматическое торможение, не позволяющее водителю вильнуть в сторону ради самосохранения, которое будет во вред другим.

Но такое решение можно закодировать и иначе – поставить интересы пассажиров машины выше интересов всех остальных. И хотя я не думаю, что это правильный подход, его правильность для нас сейчас не важна. Главный вопрос в том, как инженеры, регуляторы, маркетологи, а