Ему уже случалось целоваться с деревенскими девушками, но дальше этого он ни разу не заходил.

Его руки нащупали маленькие груди под шелком туники, коснулись твердых жемчужин сосков. Девушка вцепилась в него крепко, как утопающая, возясь с его рубашкой и штанами.

Она казалась такой маленькой – Дунстан боялся поранить ее или сломать. Но этого не случилось. Она извивалась и выгибалась под ним, часто дыша и направляя его собственной рукой.

Она запечатлела на его лице и груди не менее сотни бешеных поцелуев, а потом вдруг оказалась сверху, оседлала его, смеясь и задыхаясь, мокрая и скользкая, как рыбка, и Дунстан изгибался дугой, ликуя и сходя с ума, наполненный только ей, ей одной, и знай он ее имя – кричал бы его вслух.

В конце концов он хотел было выйти из нее, но она не отпустила его, обхватив ногами, и прижалась к нему так крепко, что юноша чувствовал, будто они двое занимают одно место во вселенной. Как если бы на один великолепный, всепоглощающий миг они стали единым существом, дающим и принимающим, как звезды, что сливаются с предрассветным небом.

Они лежали рядом, бок о бок.

Волшебная леди поправила свою шелковую тунику и снова обрела благопристойный вид. Дунстан не без сожаления натянул штаны и сжал ее маленькую ручку в своей.

Пот постепенно высыхал на его коже, и делалось одиноко и холодно.

Небо медленно светлело, в сероватых отсветах рассвета Дунстан мог ясно разглядеть свою возлюбленную. Вокруг пробуждались звери: лошади переступали ногами, птицы заводили первые утренние песни. Спавшие в палатках тоже зашевелились и начали выходить наружу.

– Что ж, всего тебе хорошего, – тихо сказала девушка, глядя на него с легким сожалением глазами лиловыми, как перистые облака в высоком небе. И, нежно поцеловав юношу губами, напоминавшими на вкус спелую ежевику, она удалилась к цыганскому фургону.

Оставшись один, Дунстан потерянно шел через ярмарочный луг, чувствуя себя куда старше своих восемнадцати лет.

Он вернулся на сеновал, скинул башмаки и уснул, а проснулся, когда солнце уже стояло высоко в небесах.

На следующий день ярмарка окончилась, хотя Дунстан туда больше не возвращался. Чужаки разъехались, жизнь в Застенье вошла в привычную колею – хотя она и оставалась, пожалуй, менее обычной, чем в большинстве деревень (особенно когда ветер дул не с той стороны), но все же, если поразмыслить, сделалась обычной в достаточной степени.

Спустя две недели Томми Форестер сделал предложение Бриджет Комфри, и та ответила согласием. Прошла еще неделя, и миссис Хемпсток явилась поутру навестить миссис Тёрн. Они уселись в гостиной пить чай.

– Да, повезло мальчику Форестеров, – сказала миссис Хемпсток.

– Полностью с вами согласна, – кивнула миссис Тёрн. – Возьмите еще печенье, дорогая. Думаю, ваша Дейзи будет подружкой невесты?

– Хочется надеяться, – вздохнула миссис Хемпсток. – Если, конечно, она до этого доживет.

Миссис Тёрн встревоженно вскинула глаза.

– Только не говорите мне, что она больна, миссис Хемпсток! Это было бы просто ужасно.

– Она ничего не ест, миссис Тёрн. Угасает на глазах. Только иногда удается уговорить бедняжку выпить глоток воды.

– Ах, Боже мой!

– Вчера ночью, – продолжала миссис Хемпсток, – я узнала причину ее болезни. Это ваш Дунстан.

– Дунстан? Не говорите мне, что… – И миссис Тёрн в ужасе прикрыла рот ладонью.

– О, конечно же, нет, – поспешно замотала головой миссис Хемпсток и поджала губы. – Ничего подобного. Он обидел мою дочь невниманием. Она не видела его уже бог знает сколько дней. Бедная девочка решила, что ему больше нет до нее дела, так что она лежит в постели и плачет, не выпуская из рук подснежник, который он ей подарил.

Миссис Тёрн насыпала в чайник еще заварки и добавила кипятку.

– Сказать по правде, – призналась она, – мы со стариком Терни сами волнуемся насчет Дунстана. Он… несколько не в себе, вот самое подходящее выражение. Совершенно запустил работу. Терни, помнится, говорил, что мальчику нужно время, чтобы прийти в себя. Если он наконец вздумает прийти в себя, Терни собирается отдать ему в собственность все западные луга.

Миссис Хемпсток медленно кивнула.

– Хемпсток отнюдь не прочь видеть нашу Дейзи счастливой и радостной. Он собирается дать в приданое девочке целое стадо овец.

Овцы Хемпстоков считались лучшими на много миль вокруг: тонкорунные, умные (по овечьей мерке, конечно), с витыми рогами и острыми копытцами. Миссис Хемпсток и миссис Тёрн допили свой чай – и таким образом дело было решено.

Дунстан Тёрн женился на Дейзи Хемпсток в июне. И если жених и выглядел несколько отстраненным, зато невеста лучилась радостью и была так мила, как только можно ожидать от невесты.

За спинами молодоженов их отцы обсуждали план постройки на восточном лугу новой фермы для молодой семьи. Матери единодушно соглашались, что Дейзи сегодня просто прелесть, и дружно жалели, что Дунстан не позволил ей приколоть на грудь хрустальный подснежник, его собственный подарок с ярмарки в конце апреля.

Тут-то мы и распрощаемся с Дунстаном и Дейзи, пока они стоят в опадающем облаке розовых лепестков – алых и белых, желтых и малиновых.

Или – почти распрощаемся.

Пока строилась новая ферма, они жили в домике Дунстана и в самом деле были весьма счастливы. А необходимость ухаживать за овцами, пасти их, стричь, кормить и лечить – все эти повседневные заботы мало-помалу изгнали из глаз Дунстана отсутствующий взгляд.

Наступила осень, потом зима. В конце февраля, когда овцам время ягниться, когда стояли холода и злой ветер завывал на вересковых пустошах, проносясь меж нагих деревьев леса, а ледяные дожди беспрестанно лились со свинцово-серых небес, в шесть часов вечера, после захода солнца, в почти полной темноте кто-то вытолкнул из отверстия в стене плетеную корзину. Стражи, стоявшие по обе стороны бреши, сперва ее не заметили. В конце концов, они смотрели не в ту сторону, да и вокруг было темно и сыро.

И вдруг откуда-то послышался тоненький писклявый плач.

Только тогда стражи посмотрели под ноги – и увидели на земле корзинку. В ней лежал небольшой сверток. Сверток из шерстяных пеленок и промасленного шелка, откуда выглядывало красное зареванное личико с вытаращенными глазками и разинутым ртом, громко вопящим и голодным.

К пеленке младенца серебряной булавкой был приколот обрывок пергамента, на котором красовалась надпись изящным, хотя и немного старомодным почерком:

Тристран Тёрн

Прошли годы.

Следующая Волшебная Ярмарка состоялась точно по расписанию по ту сторону стены. Маленького Тристрана Тёрна, восьми лет от роду, на ярмарку не взяли. На это время мальчика приютили у себя дальние родственники из деревни в дне пути от Застенья.