– Ты можешь, – отвечает он. – Если бы ты знала, что искать, то смогла бы найти меня.

Его нахальная самоуверенность начинает раздражать меня.

– О, ради всего святого, Аарон, – раздраженно огрызаюсь я. – С каких пор ты говоришь загадками?

Он усмехается, радуясь, что заставил меня выйти из себя.

– Я не говорю загадками. Я просто констатирую факт. А почему ты так враждебно настроена? Лето у тебя выдалось отличное, не правда ли?

Он произносит это таким тоном, как будто именно он позволил мне отлично провести лето.

Я смеюсь. Пустым, холодным, резким смехом.

– Когда мы виделись в последний раз, ты сказал, что хочешь убить меня.

– Нет, неправда, – он как будто обижается на самом деле. – Я сказал, что было бы интересно, если бы ты выжила.

– Почему?

– Потому что мы одинаковые.

– Мы не одинаковые, – в ярости восклицаю я и гневно ухожу с корта, сжимая в кулаке сережку Ро.

Мне хочется сдержаться, но я не могу пересилить себя.

– Во-первых, ты настоящий нацист. Ты угрожал людям, которых я люблю, ты набросился на Ро, напустил своих шавок на мою сестру. И это я еще не говорю о незнакомых мне людях – о том бедном подростке на выступлении, на которого ты напал и которого окунул в ведро с водой.

От воспоминаний мне становится плохо, как от пищевого отравления. Желудок свело. Подростку было не больше тринадцати, и, наверное, ему и без того пришлось нелегко со всеми этими гендерными проблемами. А как сильно повлияло на его психику еще и это нападение?

Аарон продолжает стоять, словно немного смутившись. Как будто я предложила ему разгадать какую-то головоломку. Сложноватую, но это же ради удовольствия, так что какая разница.

– Мы похожи, – повторяет он спокойным тоном. – Гораздо сильнее, чем ты и твои друзья.

Мне хочется ударить его в лицо. На секунду хочется стать большим и высоким парнем. Чтобы решать такие вопросы кулаками. А затем я вспоминаю, почему магией занимается так мало мужчин по сравнению с женщинами. Зачем утруждать себя, если можно просто подраться с кем-то?

– Ты ничего не знаешь обо мне и о моих друзьях.

– Я знаю, что мы с тобой родились с тем, что у нас есть, – отвечает он. – А они получили свои способности иначе. Пролив кровь во время заклинания.

– И что?

– Так что они сто́ят меньше. Без тебя они были бы никем.

Слова Аарона заставляют задуматься меня о том, были ли у него вообще в жизни друзья. Ведь это я бы была никем без них.

– Твоя магия всегда будет отличаться от их магии. По сравнению с тобой это просто дешевые фокусы. Ты хоть представляешь, насколько ты уникальна, Мэйв? Насколько глубокий, древний и редкий твой дар?

Теперь он говорит, словно чародей из мультика, и меня это раздражает еще больше. Мне хочется, чтобы он и сам понял, насколько глупы его слова. Я выгибаю бровь и разворачиваюсь.

– А не слишком много чепухи для девяти утра?

– Знаешь, ты можешь многому научиться. Можешь научиться управлять своей сенситивностью.

Я ухожу, не слушая его. Он продолжает что-то болтать.

– «Дети Бригитты»… – доносится до меня. – Они помогут тебе…

Я начинаю бежать.

Голос его доносится до меня и в переулке. Как слабое эхо, отражающееся от стен.

– Я дал тебе шанс! – говорит он. – Первый. Осталось еще два!

– Что значит «первый шанс»? – спрашиваю я Нуалу. – Шанс на что?

* * *

Час спустя после этой встречи я сижу на полу лавки «Прорицание», поставив рядом кружку с дымящимся кофе. На полу свалены книги по нумерологии, и я разбираю их, стараясь подобрать каждой подходящую цену.

– В этой написано, что шесть и восемь – это числа процветания. Может, выставить ее по шесть евро восемьдесят центов?

– Неплохое предложение, – говорит Нуала, надев очки и изучая распечатку о продажах за прошлый месяц.

Лавка оккультных товаров – не такое уж и прибыльное дело.

– Повтори точно, что он сказал. И как именно.

– Он говорил о том, что моя магия отличается от магии Лили, Фионы и Ро, а потом предложил присоединиться к «Детям Бригитты».

– А потом?

– А потом я ушла. Точнее, сбежала.

– И он сказал: «Первый шанс»?

– Да. И что осталось два. Это что-то магическое?

– Хм-м. Не викканское, – задумчиво произносит Нуала. – В некоторых культурах считается вежливым отказываться от чего-либо трижды. Например, от приглашения на обед.

Она смотрит в пустоту, на некоторое время погрузившись в мысли.

– Иисус Христос! – восклицает вдруг она, как будто что-то осознала.

– Что? Что не так!

– Я имею в виду буквально. Апостол Петр трижды отрекся от Иисуса.

Я морщусь.

– И что, в этой аналогии он считает себя Иисусом?

– Наверное, так.

– О боже. Вот это чувство собственной важности.

– Он дает тебе три шанса перейти на хорошую сторону. Или на то, что считает хорошей стороной.

– А что потом? Вечное проклятие?

Нуала озабоченно хмурится.

– Наверное, что-то более буквальное и конкретное.

Нуала – единственный знакомый мне взрослый, с кем я могу поговорить о магии. Любопытно, насколько изменились наши отношения после ритуала. Из зловещей незнакомки она превратилась в наставницу, почти в подругу. Именно она объяснила мне, что такое «сенситивность». А теперь пытается обучить основам магии и управлению лавкой. Викка, травы, кристаллы, все такое. Она говорит, что обладать сверхъестественными силами недостаточно. Что нужно еще и учиться.

Я встаю и потягиваюсь.

– Что же все-таки задумали «Дети Бригитты»? Зачем вернулись в Килбег? И зачем им нужна я?

Лицо Нуалы на минуту застывает, а это, насколько я понимаю, признак того, что она размышляет над чем-то, с чем еще не готова поделиться. Я на секунду задумываюсь, не попробовать ли мне заглянуть в ее мысли, но потом вспоминаю нашу клятву. «Только на теннисной площадке. Только когда мы одни. Только для тренировок».

– Ты когда-нибудь задумывалась над тем, как все это работает? – подает она наконец голос.

Нуала временами бывает настолько странной, что я даже не понимаю, подразумевает ли она под «всем этим» магию, управление лавкой, или капитализм в целом.

– Эм-м…

– Я имею в виду сенситивность.

Я пожимаю плечами. Нуала как-то объясняла туманным, типичным для нее способом о том, что сенситивность – это некая особая связь с магией и с землей.

– Ты сказала, что не все сенситивы ведьмы, но все великие ведьмы сенситивы.

– Да, но…

Она делает паузу, нажимает на кнопку на кассе, чтобы выскочил чек, и достает ручку.

– Это ведь я? – спрашиваю я, стараясь не переборщить с иронией. – Я в этом