Я оперлась руками о стойку:

– Исаак уже не девственник, если ты об этом.

Она подавилась воздухом.

– Откуда ты знаешь?

Мне вспомнился его жадный поцелуй и ощущение его рук на моем теле. Поначалу он стеснялся, однако потом его сдержанность испарилась, а поцелуй превратился в жадный, чуть ли не отчаянный. Даже не скажи он мне заранее, что не девственник, по тому, как он меня касался, мне бы стало ясно, что он отлично знал, что делает.

– Просто знаю, – откликнулась я, дернув плечом. – У меня на такие вещи срабатывает седьмое чувство.

– А разве это обычно не шестое чувство?

Мои губы сложились в грязную ухмылочку:

– О моем шестом чувстве ты не захочешь знать, Доун. Поверь мне.

Судорожным движением Доун схватила свой стакан с колой и отпила большой глоток, чтобы ничего на это не отвечать.

Следующий семинар по «Визуализации общества» обернулся натуральным адом. Девушки, которые сидели за мной, сплетничали обо мне так громко, что было невозможно не обращать внимания на их голоса. Сначала я ненадолго задумалась, не пересесть ли на задний ряд, однако быстро отказалась от этой идеи. Не буду прятаться.

Но это же несправедливо. Купер, изменивший своей девушке, отделался фингалом под глазом, а на меня изливали всю ненависть и обзывали шлюхой. Почему так? Какое же у нас конченое общество. Достается всегда женщинам. Как же меня от этого тошнит.

Лекция показалась мне длиннее, чем обычно. Вероятно, дело в том, что я впервые слушала теорию Робин, а не редактировала свои фотографии. Лишь после того, как Робин закончила презентацию, я открыла и включила ноутбук. А спиной чувствовала взгляды Аманды и ее подружек. Их перешептывания стали громче. Я закатила глаза.

Вообще-то изначально я собиралась продолжить работу над фоторядом «Наутро после», но поняла, что сконцентрироваться все равно не получится. Вместо этого я кликнула на папку с кадрами, которые в последние месяцы снимала в кампусе.

Когда Робин во время своего обхода оказалась возле меня, то запнулась.

– Ты начала новый проект?

Я покачала головой:

– Это фоторяд из кампуса, о котором я тебе рассказывала.

Она наклонилась над моим столом и развернула ноутбук к себе, чтобы самостоятельно пролистать снимки. На нескольких одобрительно кивнула, по поводу остальных же, наоборот, было не разобрать, что она думала.

– А что насчет других фотографий? – спросила преподавательница.

Я мельком оглянулась через плечо на Аманду. Та заметила и, прищурившись, пронзила меня взглядом. Я вновь повернулась к Робин и качнула головой.

– Он на время заморожен.

– Очень жаль. Я бы с удовольствием вывесила его в коридоре.

У меня перехватило дыхание. Выставлялись лишь лучшие снимки на потоке, причем в большинстве случаев исключительно работы выпускных курсов. То, что в прошлом году она отобрала портреты Доун, которые я сделала, и так было для меня потрясающим успехом. И не только потому, что после этого на мой почтовый ящик поступила куча электронных писем с небольшими заказами и в том месяце я заработала больше, чем в любом другом с начала учебы. То, что Робин теперь просила меня об этом во второй раз, – невероятная честь. Мне очень хотелось, чтобы мои фотографии в виде огромных напечатанных плакатов развесили в коридорах университета. Однако пощечина Аманды и то, что она и остальные обо мне говорили, до сих пор было свежо в моей памяти. Если эти фото выставят на всеобщее обозрение, я предоставлю им еще больше возможностей для нападок, невзирая на то, что кадр с часами Купера уже давно перемещен в корзину. И кто мог гарантировать, что еще какая-нибудь девушка не узнает вещи своего парня на этих изображениях?

– Можно я еще раз все обдумаю? – тихо спросила я Робин.

Она пристально взглянула на меня.

– Некоторые студенты дали бы руку на отсечение за такой шанс. Нечестно заставлять их ждать, если ты не уверена насчет своей работы на сто процентов.

Я тяжело сглотнула.

Она права. Нельзя отказываться от подобного предложения. В том, что дружок Аманды оказался подонком, нет моей вины. И хотя мне ее жаль – я сделала это не нарочно. И не позволю отнять у меня такую редчайшую возможность. Никому.

– Конечно, ты права. Я буду очень рада выставить фотографии, – произнесла я, твердо глядя в глаза Робин.

Та выпрямилась и сложила руки на груди. Пусть она была моложе, чем все другие мои преподаватели, от нее исходил значительный авторитет.

– О’кей. Тогда пришли мне изображения до завтрашнего вечера и скажи, какие три из них твои любимые. Я их просмотрю и потом отправлю в типографию.

Я кивнула и трясущимися от волнения пальцами добавила себе напоминание в телефон. Чуть позже Робин объявила перерыв, и я сразу вышла из аудитории. Как только она отдалилась от моего стола, шепот в ряду у меня за спиной резко снова стал громче, и я отчетливо расслышала слова «Шлюха» и «Ее реально вообще ничего не смущает». Все тело охватило неприятное покалывание, и я еле дождалась, когда можно будет выйти на свежий воздух и избавиться от этой враждебности.

Вся в мать.

Единственное, чего мне хотелось, – это покоя. Я никогда не переживала о том, что думают обо мне другие. И уж точно не стану сейчас стараться понравиться людям.

Пройдя небольшой кружок по кампусу, я задержалась около одной из тележек с лимонадами. И сразу узнала стоявшего перед ней человека. Если бы его не выдали необычные подтяжки и очки, то это определенно сделали бы судорожные движения. Или застенчивое бормотание.

Судя по всему, он не мог найти кошелек. Пока продавщица нетерпеливо переминалась с ноги на ногу, он как сумасшедший обшаривал карманы своих брюк чинос. Молодая женщина за прилавком бросила на меня извиняющийся взгляд.

– Что вам? – спросила она.

– Грейпфрутовый.

Она кивнула и отвернулась, чтобы налить мне стаканчик.

Исаак, похоже, меня не замечал. Его движения становились все более торопливыми, а на шее проступили красные пятна.

– Он только что был здесь, простите, – выдавил он.

Продавщица поставила мой стакан рядом с Исааком:

– Ничего страшного. В крайнем случае просто встанешь возле меня и до конца дня будешь мыть посуду.

Она ему подмигнула, и Исаак – если такое вообще возможно – покраснел еще сильнее. У него чуть приоткрылся рот, как будто он хотел что-то сказать. Впрочем, оттуда так и не вырвалось ни звука. Пока лицо Исаака полностью застыло, его руки нащупали бумажник в заднем кармане штанов. Он достал его, а в следующий момент я услышала звон рассыпавшихся по земле монет.

Он его уронил. А кошелек был открыт.

– Черт, – прошипел Исаак, нагнулся и начал собирать деньги.