Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Эй! — сказала Натали, осторожно тряся мать за плечо.
Эрмина потерла глаза и приподнялась на локте.
— Я ждала тебя позже, — пробормотала она сонным голосом.
Неестественно глубокий сон матери обеспокоил Натали, особенно когда та попыталась зажечь еще дымившуюся сигарету. В пятьдесят четыре года эта женщина, еще недавно полная жизни и очарования, быстро старела, ее кожа становилась суше и тоньше чуть ли не с каждой выкуренной сигаретой. Мать была гораздо темнее, чем старшая дочь, поскольку отец Натали все-таки был белым. Но, в отличие от увядающей кожи, большие карие глаза Эр- мины оставались такими же веселыми, умными и притягательными. И очень похожими на глаза самой Натали.
— Мам, ты бы не курила здесь, — сказала Натали, помогая матери встать и пройти в кухню.
— Так я почти и не курю!
— Я вижу.
— Ты становишься некрасивой, когда ехидничаешь!
Эрмина была уроженкой Островов Зеленого Мыса.
Родители привезли ее в Штаты, когда ей было столько же лет, сколько сейчас Дженни. Но до сих пор у нее сохранился явный португальский акцент. В девятнадцать она окончила среднюю школу, получила диплом помощницы медсестры и собиралась учиться медицине дальше. Именно в это время она в первый раз стала матерью-одиночкой.
— Дженни выглядит неплохо.
— Да, с ней все в порядке.
— Я рада!
Последовала короткая стесненная пауза. Для Эрмины Дженни продолжала быть Эленой. Неважно, сколько раз дочь номер два проходила безуспешную реабилитацию, неважно, что говорила полиция про скорость, с какой она врезалась в дорожное ограждение, — Эрмина всегда считала ее жертвой внешних обстоятельств. Дочь номер один, сбежавшая из дома в пятнадцать лет, являла собой совсем другую историю. Эрмина Рейес, кроме всего прочего, обладала хорошей памятью, и потому в этом доме любимым ребенком была и навсегда осталась Элена. Ни пакеты с продуктами, ни ежемесячные чеки, ни кубки и медали, ни гарвардский диплом, ни грядущий медицинский — ничто не могло перевесить боль, однажды причиненную Натали своей матери.
— Ладно, помоги-ка мне с этим, — сказала Эрмина, беря в руки карандаш и книжку с кроссвордами. — Очень нервный, семь букв?
— Понятия не имею. Я никогда не нервничаю. Мам, это очень хорошо, что ты так заботишься о Дженни, но постарайся хотя бы не курить, когда она дома. Пассивное курение так же опасно, как и активное, когда речь идет...
— Что с тобой происходит? Ты очень напряжена.
Многие, включая Натали и ее младшую сестру, считали
необыкновенную проницательность и интуицию Эрмины колдовством.
— Со мной все в порядке, — ответила Натали, перекладывая пакеты с покупками. — Просто устала и все.
— А тот доктор, с которым ты встречалась? У вас ничего не получилось?
— Мы с Риком остались друзьями.
— Дай сообразить. Он хотел серьезных отношений, но ты не любила его?
Колдовство.
— Я же собираюсь в ординатуру, на личную жизнь совсем не остается времени.
— А Терри, с которым ты приходила на обед? Он был очень милым и симпатичным.
— К тому же он веселый и поэтому очень мне нравится. Кроме дружбы он от меня ничего не требует. Да у нас никогда и речи не заходило о каких-то обязательствах или... э... другом уровне отношений. Мам, поверь: почти все мои подруги, кто замужем, большую часть времени сожалеют об этом! Девяносто процентов своей энергии они тратят на выяснение отношений. В наши дни любовь — штука временная, а брак неестествен; все это — работа рекламщиков с Мэдисон-авеню и телевизионных продюсеров.
— Я знаю, что ты давно перестала меня слушать, но вот что я тебе скажу. Тебе нужно приоткрыть эту свою раковину и впустить любовь, иначе ты станешь очень несчастной женщиной.
Впустить любовь. Натали удержалась от того, чтобы ответить сразу или, того хуже, рассмеяться. С двумя детьми, рожденными от разных отцов, давно пропавших, Эрмину Рейес вряд ли можно было считать олицетворением верности. В ее случае, по мнению Натали, физическая красота обернулась смертельным врагом. Но ее стойкие романтические чувства, вера в мужчин и неослабевающая любовь к жизни были такими же необъяснимыми, как неспособность отказаться от «Винстона».
— Сейчас у меня нет времени быть несчастной.
— Ты уверена, что все в порядке?
— Абсолютно. Почему ты об этом спрашиваешь?
— Не знаю. Однажды, когда я смотрела твои забеги, я заметила, что если перед стартом ты выглядишь как-то не так, то бежишь плохо и проигрываешь. Сейчас с тобой происходит нечто похожее.
— Да нет же, мам! Поверь, все в порядке.
В этот момент зазвонил мобильник. Натали посмотрела на дисплей — номер высветился незнакомый.
— Алло!
— Натали Рейес?
-Да.
— Это декан Голденберг.
Натали сжала в руке трубку и вышла в холл, чтобы мать не слышала разговор.
— Слушаю вас.
— Натали, у вас найдется время подъехать в мой офис, чтобы обсудить утренний инцидент в больнице Метрополитен?
— Я смогу быть у вас через двадцать-двадцать пять минут.
— Отлично. Позвоните моей секретарше за десять минут до того, как появитесь.
— Хорошо!
Голденберг подождал, пока Натали возьмет карандаш, и продиктовал номер телефона. Во время их короткого разговора Натали безуспешно пыталась уловить что-нибудь в голосе декана и сейчас с трудом подавила желание выведать у него хоть какие-нибудь подробности столь срочного вызова. За годы их знакомства доктор Сэм Голденберг не раз говорил Натали о том, что болел за нее на соревнованиях и доволен ее успехами в учебе. Как бы ни сложилась ситуация, они смогут разобраться, Натали была уверена в этом.
— Неприятности? — спросила мать, когда Натали вернулась на кухню.
— Ничего серьезного, просто проблема с расписанием занятий. Мне надо бежать. Извини, мам.
— Да ладно уж.
— Я скоро приеду навестить вас.
— Будем ждать. Береги себя!
— И ты, мам, тоже. Дженни, я скоро приеду!
— Я люблю тебя, тетя Нат!
— И я тебя люблю, малышка!
— Паникер! — воскликнула вдруг Эрмина.
— Что?!
— Очень нервный, семь букв. Паникер!
Молодые годы Натали Рейес были описаны во многих печатных изданиях. Ее бурные похождения на улицах Бостона продолжались почти год, пока сотрудникам агентства с символическим названием «Мост через бурные воды»[5]не удалось убедить ее и женский колледж в Ньюхаузе, что вместе они, возможно, составят неплохой альянс. Потребовалось несколько месяцев, чтобы шаткое перемирие с учителями и администрацией позволило Натали обнаружить у себя способности к бегу и к учебе. Через три с половиной года она поступила в Гарвард.