Я молча звякнула чашкой о блюдечко.

— Том — достойнейший юноша из всех, что я знаю, — слова сорвались с губ, казалось, против воли. — Он красив, он умён, он добр, благороден и учтив…

— Но. Далее определённо должно следовать какое-то «но».

Я опустила взгляд, рассматривая искусно вытканные цветы на пёстром ковре.

— Мы дружны с ним с детства, — говорить было легко: точно разговариваешь с кем-то, знакомым давным-давно. — Чейнзы всегда большую часть года проводили не в Ландэне, а здесь, в Энигмейле…

— Их поместье?

— Да. Тому было скучно там одному, и он часто отлучался в Грейфилд, к ближайшим соседям. К нам. С высочайшего позволения отца, конечно. — Я сделала ещё глоток. — Он всегда относился ко мне очень бережно. Поэтому я не сразу поняла, когда… когда…

— Когда из друга обратились для него в возлюбленную? — мистер Форбиден склонил голову к плечу, разглядывая меня, словно диковинного зверька. — Но чем же всё-таки вас не устраивает лорд Томас, мисс Лочестер?

— Это, знаете ли, слишком личный вопрос.

Он пожал плечами.

— Как знаете. Скажу только, что вам не пристало особо воротить нос. Сын самого графа Кэрноу — блестящая партия для девушки из рода вроде вашего, не блещущего ни древностью, ни богатством. А для девушки, от которой предпочтёт держаться подальше любой приличный молодой человек, — тем более.

— Я чем-то вас оскорбила, что вы решили сделать оскорбление взаимным?

— Это не оскорбление, мисс Лочестер, а констатация факта. Невеста должна быть мила, скромна, послушна, ничего не знать и ничего не желать от этой жизни. Смелость, дерзость, желание расправить крылья… всё это не в чести. Готов поспорить, все званые вечера вашей матушки вы просиживали взаперти в своей комнате, потому что стоило вам попасть в общество, как вы начинали говорить; но приличной девушке дозволено говорить лишь тогда, когда к ней обращаются, и не более, чем нужно, чтобы выразить благодарность за то, что на неё обратили внимание. А между тем окружающие так напыщенны, так глупы, и так хочется внести в их пустую болтовню хоть что-то настоящее… Omnium rerum quarum usus est, potest esse abusus, virtute solo excepta. Знаете, что это значит?

— «Может быть злоупотребление всеми вещами, которые употребляются, за исключением одной только добродетели».

— О, так вы ещё и образованны? Тем хуже для вас. Какие языки вы знаете?

— Я свободно говорю на фрэнчском и знаю латынь.

— А! Тогда для вас ещё не всё потеряно. Два языка — в пределах нормы. Вот когда девушка знает три-четыре, как в Руссианской империи… для наших соотечественников это уже слишком.

— Autant de langes qu’un homme sait parler, autant de fois est-il homme;[9] но наша гувернантка просто не могла научить нас большему.

— Скажу вам, мисс Лочестер, что я обычно сам был своим учителем. И, должен признать, всегда оказывался своим любимым учеником.

Я прищурилась:

— Мистер Форбиден, осмелюсь предположить, что гордыня — главный ваш грех.

— Ошибаетесь, мисс Лочестер. Если говорить о грехах, то я в одинаково добрых отношениях со всеми семью. — Он улыбнулся моей оторопи. — Кстати, это возвращает нас к добродетели и к тому, что в наших гостиных даже из неё умудрились сделать доходный товар. И вы, не сочтите за оскорбление, по меркам почтенных матрон не слишком-то дорого стоите.

— И вы не считаете это оскорблением?

Почему-то я не была сердита. Забавно, но наш разговор странным образом меня… веселил?

— Констатацией факта, повторюсь. К примеру, сейчас вы в комнате наедине с посторонним мужчиной. Более того, почти незнакомым посторонним мужчиной. Не боитесь, что я посягну на вашу честь? Ведь мы, мужчины, только об этом и думаем, завидев молоденькую девушку… если верить почтенным матронам.

— Нет, не боюсь.

— Только за это любая добропорядочная девица будет иметь полное право презрительно от вас отвернуться.

— Возможно, я подтвержу ваше невысокое мнение о моей персоне, но мне будет абсолютно всё равно.

Я действительно не боялась. Возможно, напрасно.

Особенно если вспомнить события сегодняшнего утра.

— Вы подтвердите моё мнение, но отнюдь не невысокое. — Он сидел, с королевским достоинством откинувшись на спинку кресла, соединив кончики длинных пальцев. — Мисс Лочестер, я не знаю, что плохого сделал вам Томас Чейнз, но я могу сказать одно: вы рождены не для него, а он — не для вас. Вы — дикая птица, загнанная в клетку условностей. Он обмотает вашу клетку нерушимой цепью бесконечных аристократических обязанностей.

— Кто вы такой, чтобы об этом судить?

— Человек, который достаточно пожил на этом свете. И повидал больше, чем ваши достопочтенные родители, вместе взятые. — Он улыбнулся: не порочной, а вполне приветливой, лишь хитрой немного улыбкой. — Вы противоречите мне, хотя я высказываю ваши же мысли, которых вы страшитесь. Не думаю, что лорд Томас когда-нибудь сможет постичь хотя бы тень этих мыслей.

Я помолчала, глядя в окно, плачущее под ударами тяжёлых капель.

— Забавно, — вдруг произнесли мои губы, — я никогда в жизни ни с кем не разговаривала так… просто. А с вами… человеком, едва мне знакомым…

— Существует родство душ, мисс Лочестер. В том, что вы — моя духовная родственница, я убедился, едва вас увидел. Растрёпанная, с пылающими щеками и серым штормом в глазах — до чего же вы были хороши, фомор побери! Особенно после двух часов, проведённых в стерильном обществе вашей пустоголовой сестрицы и матушки, похожей на сушёную рыбину.

— Я не давала вам никакого права оскорблять мою семью.

— Ваше право, мисс Лочестер, мне совершенно ни к чему. Впрочем, прошу прощения. — Мистер Форбиден поглядел в окно. — Мне кажется, или вам немного полегчало?

— Немного, — поколебавшись, согласилась я.

— Тогда, пожалуй, я велю подать экипаж. Ливень не думает утихать, а дома вас скоро хватятся. Не имею ни малейшего желания способствовать тому, чтобы вас посадили под замок.

— А вам какой интерес?

Поднявшись на ноги, он подал мне руку:

— Надеюсь ещё не единожды разбавить своё одиночество приятной беседой с моей очаровательной родственницей.

Я вложила свои пальцы в его ладонь почти без промедления.

Пока мистер Форбиден отдавал распоряжения, я стояла под зонтом, который мне любезно одолжили, и с любопытством оглядывала окрестности. Окутанный ливневой дымкой мир казался нереальным. Может, я всё-таки сплю?..

Край глаза уловил движение у угла дома. В льющемся из окон свете блеснули два золотых пятна. Я сощурилась — и страх прокатился по телу волной ледяного оцепенения.