Если бы наш святой покровитель видел этот праздник, устроенный в его честь, думаю, зрелище его порадовало бы – так много людей ели и пили в его славу. И как ели! Но огромное количество пищи, которое они поглощали, не шло в сравнение с тем, что было выпито. На мой взгляд каждый из пирующих должен был осушить, по меньшей мере, баррель жидкости. Но не все пили – женщинам и молодым дамам, в особенности, пиво, похоже, внушало отвращение: много раз я видел, как юноши, наполнив пенным напитком, протягивали чашу своим спутницам, и те, едва пригубив, с гримасой неудовольствия на лице возвращали ее обратно.

После пиршества начались игры – в них молодые люди старались показать свою силу и ловкость. Святой Франциск! Это было замечательное зрелище! Они бегали, прыгали, боролись друг с другом, и в них чувствовалась медвежья сила. Зрелище это и необузданные страсти, кипевшие в его участниках, внушали мне ужас. Но девушки, ради которых это состязание и затевалось, не испытывали ни страха, ни возмущения. Напротив, они весело смеялись, и им, без сомнения, нравилось происходящее. Их звонкому смеху вторил хохот молодых горцев – участников состязаний: они оглушительно смеялись, высоко запрокинув головы, до тех пор, пока звуки их голосов, многократно усилившись, не отражались эхом от горных склонов и скатывались в ущелья, как будто вырвавшись из глоток легиона демонов преисподней.

Сын Мастера был первым среди первых. Он прыгал, как олень, дрался, как черт, и голос его был подобен реву дикого буйвола. От меня не укрылось, что многие завидовали его красоте и силе, а некоторые втайне ненавидели его, но все – повиновались ему беспрекословно. Действительно, это было замечательное зрелище: видеть, как он владеет своим худощавым телом, как легко даются ему прыжки и игры, как гордо он вскидывает голову – подобно благородному оленю, как встряхивает своими золотыми кудрями, как стоит в окружении своих сверстников – румяный и сияющий, с горящими глазами. И как прискорбно было сознавать, что страсти и гордыня уже навсегда поселились в этом прекрасном теле, казалось бы, специально созданном для того, чтобы вместить душу, способную прославлять Создателя!

Уже начинало смеркаться, когда настоятель, Мастер, святые отцы и все знатные гости поднялись со своих мест и отправились по домам на отдых. Для остальных праздник продолжался, продолжались возлияния и танцы. Поскольку я вместе с отцом-келарем выполнял обязанности виночерпия, то и дело наполняя пивом кружки из огромной бочки, то мне пришлось остаться. Остался и молодой Рохус. Не знаю, как это случилось, но неожиданно он очутился возле меня. Взгляд его был тяжел и говорил он надменно.

– А, это ты, монах… – произнес он. – Тот самый, что умудрился на днях оскорбить весь честной народ.

Я постарался ответить, как и подобает, – смиренно, но почувствовал закипающую во мне греховную ярость:

– О чем ты говоришь?

– Будто не знаешь… – с насмешкой в голосе сказал он. – А теперь запомни, что я скажу. Если ты еще хотя бы раз заговоришь или еще как-то проявишь свое доброе отношение к этой девчонке, я тебе преподам урок, который ты не скоро забудешь. Вы, монахи, привыкли величать свое бесцеремонное нахальство добродетелью, но я-то этот трюк знаю, и тебе не удастся водить меня за нос. Запомни это, ты – монашек, а то не спасут тебя ни твоя смазливая физиономия, ни твои наивные глазки.

С этими словами он повернулся ко мне спиной и зашагал восвояси, но я еще долго слышал в ночи его голос – сильный и звонкий, его песни и его смех. Ни к чему скрывать – то, что этот грубый, наглый человек неравнодушен к прелестной дочери палача, сильно взволновало меня. Я понял, что его чувства к ней лишены благородства, иначе он, напротив, стал бы благодарить меня за доброту, проявленную к ней. Страх за судьбу бедной девочки охватил мою душу, и вновь в молитве я обратился к своему святому хранителю, словно обещая ему, что неусыпен буду в заботах о ней, оберегая ее так, как он повелел мне. И я ощутил, как восхитительная божественная сила вливается в мои жилы, укрепляя меня. О, Бенедикта, я не буду слаб на моем пути: ты должна быть спасена – и тело твое, и душа твоя!

Но продолжу свой рассказ.

Парни притащили большую вязанку сухого хвороста и бросили ее в костер. Пламя вспыхнуло с такой силой, что осветило весь луг и кроны деревьев. Веселье продолжалось, продолжались и танцы. Деревенские парни, обняв своих подружек, кружились так, что дух захватывало даже глядя на них. Святые угодники, что это было за зрелище! Мелькали шляпы, колени, пятки. А как легко они отрывали от земли и поднимали в воздух девушек – крепких, румяных, ядреных, – будто те весили не больше перышка! А как они смеялись и кричали, словно демоны тьмы вселились в них, и нетрудно было представить, что не люди это танцуют, а веселятся четвероногие твари. К тому же, желудки их были полны пива, которое по крепости и горечи своей, поистине, было дьявольским напитком.

Вскоре пьяное безумие охватило многих из них, и они, разделившись на две враждебные группы, бросились друг на друга с кинжалами и ножами. И такой бешеной злобой пылали их лица, словно они действительно задумали смертоубийство. Неожиданно Рохус, который не принимал участия в драке и стоял в стороне, наблюдая, бросился в гущу дерущихся, схватил двух противников за волосы и, разведя в стороны, стукнул их лбами с такой силой, что носом у них пошла кровь. Я думал, что их головы должны были расколоться, как яичная скорлупа, но, вероятно, противники попались особенно крепкоголовые и, казалось, вообще почти не пострадали. После шума, криков и недолгой возни, Рохусу удалось восстановить порядок, и поступок его, мне, ничтожному, показался героическим. Снова заиграла музыка: звуки скрипок и флейт огласили поляну, и бывшие противники, словно ничего не произошло, в порванных одеждах, с исцарапанными и помятыми лицами, вновь пустились в пляс. Воистину, возрадовались бы сердца Велиала и Олоферна, глядя на этих людей!

Я едва успел справиться со страхом, как Рохус устрашил меня еще сильнее. Он танцевал со стройной, красивой девушкой. Их пара смотрелась прекрасно: юный король и его юная королева. Они танцевали так величественно и в то же время так грациозно, что все невольно смотрели на них с восхищением. На губах девушки застыла торжествующая улыбка, глаза мечтательно сияли, и, казалось, ее лицо, вся она говорила: «Смотрите! Я – повелительница его сердца!» Но внезапно он оттолкнул ее, будто с омерзением, бросился вон, сломав круг танцующих, и закричал, обращаясь к своим друзьям:

– Эй! Кто со мной? Я собираюсь привести ту, которая мне нужна…

Его партнерша, взбешенная оскорблением, стояла молча, глядя на него. Лицо ее исказила страшная гримаса, черные глаза горели зловещим огнем. Но ее замешательство не укрылось от пьяной компании и было отмечено громким издевательским хохотом.

Рохус между тем схватил пылающий факел и, высоко подняв его над головой, закричал снова:

– Ну, кто со мной? – и, не дожидаясь ответа, повернулся и быстро пошел в лес. Остальные, похватав факелы, пустились вдогонку за своим вожаком. Вскоре они растворились в темноте, но голоса их звонко разносились в ночи.