— Садитесь сюда, — сказал ему Гильом, указывая на табурет.

Жозеф Леба затрясся: еще никогда до сих пор старый хозяин не предлагал приказчику сесть в своем присутствии.

— Что вы думаете об этих векселях? — спросил Гильом.

— По ним мы ничего не получим.

— Почему?

— Ведь я же знаю, что третьего дня фирма «Этьен и Компания» расплачивалась золотом.

— О-о! — воскликнул суконщик. — Плохо дело. Значит, залихорадило у них. Поговорим о другом, Жозеф, учет окончен.

— Да, хозяин, и дивиденд самый крупный из всех, какие у нас были.

— Не употребляйте, пожалуйста, этих новых слов. Говорите просто прибыль, Жозеф. Знаете ли вы, мой милый, что таким итогом мы обязаны отчасти вам? Поэтому я не хочу больше держать вас на жалованье. Госпожа Гильом подала мне мысль принять вас в дело. Право, Жозеф... Гильом и Леба — разве это не прекрасная будет фирма? Можно прибавить: и Компания, чтобы придать вывеске законченный вид.

Слезы навернулись на глаза Жозефа Леба; он старался их скрыть.

— Ах, господин Гильом, чем я заслужил столько милостей? Я только исполнил свой долг. Уже то, что вы приняли такое участие в судьбе бедного сиро...

Он чистил обшлагом левого рукава обшлаг на правом рукаве и не смел поднять глаз на старика, который посмеивался, думая о том, что этот скромный молодой человек, без сомнения, так же, как и он в свое время, не смеет объясниться, нуждается в ободрении.

— Тем не менее, — продолжал отец Виргинии, — вы не очень-то заслужили эту благосклонность, Жозеф. Вы не так доверяли мне, как я вам. (Приказчик быстро поднял голову.) Вы знаете состояние кассы. В продолжение двух лет я посвящал вас почти во все свои дела. Я посылал вас на фабрику. Скажу прямо: у меня нет от вас тайн. А у вас? У вас есть сердечная склонность, вы же ни разу не обмолвились о ней ни одним словом. (Жозеф Леба покраснел.) Так, так! — воскликнул Гильом. — И вы думали провести такую старую лису, как я? Меня, который у вас на глазах догадался о несостоятельности Лекока!

— Как, сударь! — воскликнул Жозеф Леба, присматриваясь к своему хозяину столь же внимательно, как и тот к нему. — Как! Вы узнали, что я люблю?

— О, я знаю все, плутишка! — ответил почтенный и хитроумный торговец, теребя ему кончик уха. — И я прощаю: в свое время я поступил таким же образом.

— Вы дадите согласие?

— Да, и, кроме того, пятьдесят тысяч экю и столько же оставлю тебе по завещанию. Мы расширим наши обороты, откроем новую фирму. Мы еще наделаем дел, приятель! — воскликнул старый торговец, вставая и размахивая руками. — Видишь ли, зятек, торговля — это торговля. Те, которые спрашивают, какое удовольствие можно в ней найти, — дураки. Быть в курсе всех дел, уметь вовремя распорядиться, беспокойно выжидать, как в игре, не разорятся ли «Этьен и Компания», видеть, как полк императорской гвардии марширует на параде в мундирах из нашего сукна, подставить ножку соседу (законно, конечно), выпускать товар дешевле других, развивать дело, которое только зарождается, начинается, растет, колеблется и крепнет, знать не хуже начальника полиции все пружины торговых домов, дабы не сделать ложного шага, стойко держаться во время кораблекрушения, иметь друзей во всех мануфактурных городах и переписываться с ними — разве это не вечная игра, Жозеф? Да ведь это значит жить — вот что! Я умру в этой суете, как старый Шеврель, и все-таки скажу: я делал то, что было мне по сердцу.

В пылу своей оживленной импровизации старик Гильом почти не замечал приказчика, плакавшего горючими слезами.

— Ну, что с тобой, Жозеф, бедняга?

— Ах, я ее так люблю, так люблю, господин Гильом, просто сил нет! Я думаю...

— Ну и что же, мой милый, — сказал растроганный торговец. — Ты счастливее, чем думаешь, черт побери! Ведь и она тебя любит. Я-то уж это знаю, да! — И он прищурил свои зеленые глазки, посматривая на приказчика.

— Августина, Августина! — в порыве восторга воскликнул Жозеф Леба.

Он рванулся из кабинета, как вдруг почувствовал на своем плече железную руку, и хозяин, остолбеневший от удивления, свирепо привлек его к себе.

— При чем тут Августина? — спросил Гильом голосом, мгновенно заморозившим Жозефа Леба.

— Да ведь ее-то я и люблю! — заикаясь, пролепетал приказчик.

Смущенный своей близорукостью, Гильом снова уселся и сжал свою остроконечную голову обеими руками, чтобы поразмыслить о дурацком положении, в которое он попал. Жозеф, пристыженный, отчаявшийся, молча стоял перед ним.

— Жозеф, — проговорил наконец с холодным достоинством торговец, — я имел в виду Виргинию. Полюбить по заказу нельзя — это я знаю. Мне известна ваша скромность, забудем обо всем этом. Я ни за что не выдам Августину раньше Виргинии. Вы будете получать десять процентов с барыша.

Приказчик, в которого любовь вдохнула и храбрость и красноречие, умоляюще скрестил на груди руки, обратился к Гильому и говорил четверть часа с таким жаром и чувствительностью, что положение изменилось. Если бы речь шла о коммерческом деле, старый торговец нашел бы твердые правила, чтобы принять то или иное решение; но, выброшенный за тысячу лье от торговли, в море чувств, без компаса, он плыл наугад, растерявшись перед столь необычайным, как он говорил самому себе, происшествием. Увлеченный добротой, он понемногу начал сдаваться.

— Эх, чудак ты, Жозеф! Ведь знаешь, что между моими двумя дочерьми десять лет разницы. Мадемуазель Шеврель была некрасива, и все-таки ей не приходилось жаловаться на меня. Поступай так же, как я. Да перестань же плакать! Дурак ты, что ли? Чего ты! Быть может, все устроится; посмотрим. Из любого положения можно найти выход. Мы, мужчины, не всегда бываем селадонами[12]для наших жен. Понимаешь? Госпожа Гильом набожна, и... Ладно, черт побери... Милый мой, предложи сегодня Августине руку, когда пойдешь к обедне.

Так говорил г-н Гильом, не приняв еще решения, говорил наобум. Заключительные его слова привели влюбленного приказчика в восторг, он уже думал и о судьбе Виргинии, проча ее за одного из своих друзей; выходя из закопченной конторы и пожимая руку будущему тестю, он шепнул ему с видом заговорщика, что все устроится к лучшему.

«А что скажет госпожа Гильом?» Эта мысль несказанно мучила почтенного торговца, когда он остался один.

За завтраком г-жа Гильом и Виргиния, от которых суконщик на время скрыл свою неудачу, довольно лукаво посматривали на Жозефа Леба, охваченного великим смущением. Стыдливость приказчика снискала ему расположение будущей тещи. Г-жа Гильом пришла в столь веселое настроение, что с улыбкой посматривала на мужа и позволила себе несколько шуточек, бывших в ходу с незапамятных времен в патриархальных семействах такого рода. Она подняла спор о том, кто выше ростом — Виргиния или Жозеф, и попросила их примериться друг к другу. Эта простодушная подготовительная игра немного омрачила главу семейства, и он проявил такую любовь к внешней благопристойности, что приказал Августине во время шествия в церковь св. Луппа взять под руку старшего приказчика. Г-жа Гильом, удивленная такой мужской утонченностью, почтила своего супруга кивком головы, выражавшим одобрение. Таким образом, шествие выступило из дома в том порядке, который не мог вызвать никаких кривотолков соседей.