– Они не колхозницы, ты прекрасно знаешь.

– Да они даже сплетничать не умеют. Мне поговорить с ними не о чем. Я хочу в ночной клуб! Чтобы там было так громко, чтобы не слышать друг друга, чтобы было накурено, чтобы девки полуголые к тебе цеплялись, а я бы им в морду когтями, как раньше – помнишь? Чтобы утром похмелье, чтобы хреново было! Понимаешь?

– Мы можем съездить туда и сходить в ночной клуб.

– Нет, я хочу жить там. Я хочу общаться с нормальными людьми. Мы здесь чужие, чужие. Понимаешь? Вокруг инопланетяне! Они ВООБЩЕ не понимают, о чем я говорю. У меня ни одной подружки. Ни одной!.. И эта симфоническая музыка по радио! Выключи ее! Я же просила!

– Вика, я предлагал выключить, ты сказала…

– Ничего ты не предлагал! Меньше всего ты думаешь обо мне. Я понимаю, тебе здесь удобно: я под контролем, никуда не дернусь. Никаких забот.

Чагин встал и выключил радио.

– Вика, а как же наш мальчик? – тихим голосом спросил он. – Как же…

– А как же я? – не дала договорить она. – Я понимаю, ты делаешь вид, что не замечаешь, как он меня мучает. Если я злюсь, он ВОТ ТАК смотрит на меня. Как инопланетянин. Я рассказываю о своем детстве, он смотрит на меня ВОТ ТАК. Он спросит что-нибудь: почему люди женятся или зачем в школе ставят отметки, я начинаю объяснять, и через минуту он опять смотрит на меня ВОТ ТАК! ВОТ ТАК, понял?

– Вика, я же говорил тебе, не вдавайся в долгие объяснения. Тебе только кажется, что ты объясняешь. А ему понятно, что ты сама толком не разобралась. Вот он и улыбается.

– Да что ж мне, совсем заткнуться?

– Могла бы и потерпеть, он все-таки главный человек в нашей семье.

– А с какой это стати он главный? Видишь, ты какой, когда тебе удобно, ты ложишься под кретинов, а когда нет… У кретинов дети небось не главные в семье. У них семья другая, как в восемнадцатом веке, патриархат какой-то… Будь последовательным. Раз уж ты с них пример берешь…

Чагин покраснел от ярости.

– Вика, – еле сдерживаясь, сказал он, – у нас дома мы будем называть их тихими.

– Как хочу, так и называю! Кретины! – вдруг крикнула она. – Кретины!

В следующую секунду Вика сорвалась со своего места, опрокинув стул, и подбежала к открытому окну.

– Кретины! – успела крикнуть она в окно, прежде чем Чагин схватил ее, поднял на руки и потащил в спальню.

Она отбивалась, а Чагин крепко прижимал ее, целовал искаженное лицо.

– Хорошо, мы поедем. Поедем, – говорил он.

– Как могло так получиться? – говорила, всхлипывая, Вика, лежа поверх покрывала. Чагин сидел рядом с ней и держал ее за руку. – Почему наш мальчик мутировал, а мы – нет?

– Это не мутации.

– Какая разница! Он не такой. – Вика повернулась, спрятала лицо, уткнувшись в бедро Никиты, и снова заплакала. – Какая разница?..

– Ну а как же мы будем с ним в Секторе? – спрашивал тихо Чагин. – Леша не сможет там жить. Здесь он среди своих. А там он не выживет.

– Ну, мы же об этом ничего не знаем, – глухо, в ногу Чагина, проговорила Вика, – какая там жизнь. Давай попробуем. Виталий говорил, что мы сможем взять прислугу из тихих и даже каких-нибудь друзей для Леши.

Она подняла лицо, и на нем сквозь слезы всплыла лукавая улыбка:

– Там восемь спален! Ты представляешь? Спален, а не комнат.

Чагин ничего не сказал на это, хотя по окраинам Москвы несложно было найти неплохой дом для семьи из трех человек, и он даже когда-то предлагал Вике переехать из панельного дома, но она не захотела, потому что это была квартира ее родителей, и это хоть как-то связывало ее со старым, допереворотным миром. «Где они сейчас? – подумал о родителях Вики Никита. – И где мои старики? Живы ли?»

– Давай только, я поеду вначале один, осмотрюсь, приготовлю все, – сказал он. – А дня через три-четыре и вас заберу. Согласна?

– Хорошо, – сказала Вика, постепенно успокаиваясь.

Она села, спустила ноги на пол.

– Пора ужин готовить, – сказала она. – Как я? Страшная? Все поразмазывалось, да?

– Терпимо, – улыбнулся Чагин, поднимаясь. – Пойду, приведу дела в порядок.

– А ты заметил? – остановила его в дверях Вика.

– Что?

– Ты заметил, какие замечательные у него духи? – сказала она, вытирая слезы тыльной стороной ладони.

Еще ночью воинские части, расположенные в данном районе, были приведены в состояние боевой готовности. По окончании допроса Саши Попова прошло короткое совещание, и сразу после него тщательно отфильтрованная информация была передана в разведуправление, руководству страны и совсем уже в усеченном виде – в МВД. Улей зажужжал. Неясно было, как долго мы сможем скрывать произошедшее от населения, но пока решили на подъездах к складам с «керамикой» выставить простые милицейские посты, а на объект отправить небольшую ударную группу.

В десять пятьдесят две, проехав Орехово-Зуево насквозь, мы подъезжали к восточной окраине этого разросшегося поселения ткачей. Было холодно, минус десять, не меньше. Падал редкий и мелкий снег.

То, что я увидел еще издалека, мне не понравилось. Дорога была перегорожена специальными пластиковыми конусами оранжевого цвета. Перед этой полосой заграждения, с нашей стороны, стояли: рейсовый автобус, бортовой ЗИЛ, маршрутка номер 215, и за ними несколько легковушек. Несмотря на мороз, двигатели всех автомобилей почему-то были заглушены. Приехавшие люди покинули свои транспортные средства, толпились на дороге и явно волновались. Хотя это не совсем точно сказано. На самом деле, мне еще никогда не доводилось видеть такую реакцию толпы. Приблизительно половина мужчин, женщин и детей бегали туда-сюда и кричали, в то время как другая половина, наоборот, стояла как вкопанная и молча глядела куда-то выше голов, на восток.

В этом направлении, на переднем плане, метрах в тридцати с той стороны оранжевых конусов, видны были зеленый милицейский УАЗик и бело-синие «Жигули» ДПСников. Менты, в отличие от высыпавших на дорогу гражданских, почему-то плотно засели в машинах, вокруг бегал только одинокий толстый сержант в милицейском бушлате и в шапке с отвернутыми ушами.

Метров за сто от скопления людей и техники наш «Лексус» внезапно дернулся, что-то словно ударило в днище, в коробку передач, колеса заклинило, и нас понесло. К счастью, асфальт еще не успело как следует присыпать снежком, и мы, немного покрутившись, остановились поперек дороги почти у ног толпившихся. Стоило нам справиться с заносом и замереть на месте, как толпа разразилась ликующим криком. Они показывали на нас, подпрыгивали, поворачивались друг к другу, и мне показалось, что смысл их подпрыгиваний можно было перевести как: «Я же вам говорил!» Сержант с толстой харей бежал к нам.

– Он смеется? – спросил Бур, сидевший на заднем сиденье, и снял автомат с предохранителя.