…Маринка обвинила во всём меня, придумав какие-то тайные от неё посещения кузни вместе с сыном. Это был полный бред, но я не возражал. Не оправдывался. Я даже не дышал, боясь навредить ей ещё больше. Решил — если ей будет проще пережить горе, идя войной против врага в моём лице — я готов.

К тому же, я и сам винил себя.

Но я ведь не хотел, чтобы так случилось! Я ведь тоже любил сына больше жизни, и миллионы раз проклял судьбу за то, что она не взяла тогда меня вместо него. И всё же, я надеялся, что пройдёт время, и общая беда всё равно сплотит нас с Маринкой, и мы переживём эту боль вместе. Иначе быть не могло, ведь это были МЫ… Но не учёл того, что и сам вовсе не железный.

Маринка рвала и метала, а я замыкался, давился этими ни с кем не разделёнными горем, болью и обидой. Потом наши роли вдруг поменялись. Потом смешались… А потом уже и сам чёрт не смог бы разобрать во что мы превратились сами и превратили нашу любовь.

Целый год Ада, из которого не было выхода, потому что и отказаться друг от друга мы тоже не могли. Больные общим горем и созависимые, мы просто самоуничтожались, заодно уничтожая и друг друга тоже…

— Ну надо же, какие люди! — донеслось мне в спину из кромешной темноты гостиной, когда я, стараясь не шуметь, шёл прямиком от входа к лестнице наверх. — И чем же обязаны такой чести?

Я щёлкнул выключателем дежурного света ступеней и в его неверном свете разглядел силуэт сжавшейся в комок жены на диване. Я не видел её уже почти неделю, ведь наше безумие дошло до того, что большую часть времени я теперь жил в служебной квартире в городе.

— Я не мог приехать раньше, извини.

— Да пошёл ты! — взвизгнула она, и в меня полетело что-то тяжелое. Врезалось в стену, брызнуло осколками. Резко ударил в нос запах алкоголя.

— Марин, давай не будем? Не сегодня, пожалуйста. У меня сейчас просто нет на это сил.

— А когда? Когда?! — вскочив с дивана, закружила она вокруг меня. — Год назад ты его убил, а сегодня даже не соизволил просто приехать и помянуть! Что ты за человек, Магницкий, что за бездушный ублюдок?!

Моя ярость вспыхнула мгновенно. Привычка уже. Сжал кулаки, челюсти, силу воли — всё, что только можно, чтобы не сорваться.

— Я просто не смог вырваться, у нас печь сломалась.

— Что?! Что у тебя сломалось?!

— Домна. Действовать нужно было безотлагательно, иначе четыре тонны чугуна просто застыли бы в ней непробиваемым козлом, и тогда мы потеряли бы вообще всё. Вообще всё, ты понимаешь? В этой печи сейчас все наши деньги, включая этот дом и пару сотен миллионов вложений инвесторов.

— В задницу себе это всё засунь, Магницкий! Печи свои, бабки свои, инвесторов, чугун и себя самого! Кому это всё нужно?! Кому?! — привалившись спиной к стене, она бессильно сползла на пол и зарыдала. — Кому это всё нужно?

Я не тронулся с места. Настолько привык к этим истерикам, что меня даже не кольнуло.

— Это ты убил его! Ты!

И меня сорвало.

— Я?! Да я просто на минутку заехал в офис, как делал сотни раз до этого! Если бы я знал, что так случится, да я бы… — попытался продышаться, но не помогало. — А вот ты, Марин? Ничего не забыла случайно? В тот раз, когда сделала аборт, даже не потрудившись поставить меня в известность, что ждёшь от меня ребёнка, ты никого не убила, нет?!

Она сжалась, задрожала, заскулила в прикушенный кулак. У меня в груди что-то шевельнулось, но я был слишком зол, чтобы прислушиваться к этому.

— И я, если хочешь знать, действительно не горел желанием ехать на поминки! Потому что не собираюсь праздновать смерть сына, ни сейчас, ни потом — никогда! Я, в отличие от тебя, хочу забыть об этом кошмаре! И тебе советую! Празднуй, лучше, его день рождения и помни живым, чем превращать наш дом в склеп!

Маринка вдруг затихла — резко, словно её переключило. Утёрла ладонями слёзы, глубоко вдохнула. Поднялась с пола.

— Мой сын, это не набор кубиков лего, из него невозможно выкинуть какую-то детальку, чтобы улучшить версию игрушки. — Её голос дрожал, но звенел несгибаемой сталью. — Весь, какой есть, от рождения до смерти — это и есть мой сын. И я лучше забуду себя, тебя и всю эту чёртову жизнь, чем предам память о нём!

И не сказав больше ни слова, и даже не взглянув на меня больше, ушла наверх. А я остался внизу.

Вискарь скользил по опалённому печным жаром горлу больно, заставлял кашлять и давиться, но я упрямо заливал его в себя и впервые за всё время понимал, что вот теперь, пожалуй, всё. Конец. Мы словно оплавленные оловянные солдатики на последнем издыхании протянули этот год — в память о сыне, но окончательно разучились разговаривать на одном языке и стали необратимо чужими. Теперь мы просто орали друг на друга, словно находились на разных берегах Волги, и ни черта не понимали, что же доносит до нас пропущенное сквозь личную боль эхо. Нужно было заканчивать это всё. Тянуть дальше бессмысленно.

Когда поднялся в нашу бывшую спальню, Маринка собирала вещи.

— Что ты делаешь? — глупо, чисто по инерции спросил я.

— Ухожу.

— Почему?

Само вырвалось, наверное, лишь бы заполнить паузу, но Маринка вдруг замерла на мгновенье, словно прислушиваясь к себе…

— Потому что не люблю тебя больше. Хватит.

Я молча вытряхнул вещи из чемодана обратно на кровать и пошёл на выход. В дверях задержался.

— Уйду я. — Не оборачиваясь. — Я этот дом строил для вас с Владькой. Без вас он мне не нужен.

Август 2018 г.

Когда вернулся в зал, Маринка с Киром о чём-то возбуждённо болтали, чуть склоняясь друг к другу через столик, чтобы перекрикивать играющий джаз-бенд. В какой-то момент она повернула голову и глянула вдруг на меня с такой неподдельной нежностью, что у меня аж в груди замерло. Вот прямо сейчас она снова была собой, той самой Маринкой-малинкой, какой всего пять месяцев назад уезжала на Минводы…

Ну и где эта чёртова лягушачья шкурка, которую надо спалить прямо сейчас, чтобы не потерять больше свою царевну?!

Впрочем, она уже и не смотрела. Суетливо и слегка растеряно, словно её поймали с поличным, заправляла за уши волосы и кивала Кирею, но не было уже ни открытой, счастливой улыбки, ни возбуждённого ажиотажа беседы. Получается, я им помешал, так что ли?

Оно оказалось, они просто вспоминали свои студенческие годы. Общих друзей, педагогов, смешные случаи с выступлений. А я сидел теперь с ними, как третий лишний, и не знал, куда себя деть. То и дело хватался за телефон, проверял сообщения, но там была тишина, и я его откладывал. Постепенно Маринкин коматоз снова схлынул, она начала улыбаться, а потом и смеяться. Я смотрел на неё в упор, провоцируя на ответный взгляд, но бесполезно. Однако, стоило мне только отвлечься, как я чувствовал — смотрит. И в этом взгляде ощущалась какая-то особая заинтересованность, словно она видела меня впервые или… тупо сравнивала с Киреем.