Я понял, что проиграл. Уже завтра утром – или даже сегодня днем, – стоит Ральфу попросить, и я открою ему дверь. Разве это так уж страшно? В детстве у меня было два кота и ни одной кошачьей дверцы. Зато сейчас мне не надо тратиться на будильник, спасибо котам. К тому же утро – лучшая пора дня: для работы, для воздушных ванн, для самой жизни. Люди, способные спать под вопли своих питомцев, столького лишены!

Я присел на перила веранды, глянул на пруд в конце сада и прислушался к звукам провинциального британского городка в половине седьмого утра: хлопанью вороньих крыльев, нестройному кряканью, далекому громыханию поезда из Нориджа в Лондон. Ральф, который уже восстановил чувство собственного достоинства, притрусил ко мне, потерся носом о ладонь и пронзительно мяукнул. Звук вышел, может, несколько «девчачий», однако Ральф – кот, а в кошачьем царстве традиционные представления о «девчачести» не действуют. И никакая я ему не мамочка, ничего подобного! Мы с Ральфом – просто два приятеля, вышедшие подышать свежим воздухом. Скоро мы оба пойдем по своим мужским делам. Ральф будет планировать следующую битву, есть мясо – мужчины любят мясо – и спать в вальяжной позе, не обращая внимания на чужие осуждающие взгляды. Я же уберу пивные банки, которые набросали нам во двор ночные спорщики, вернусь в дом, скину наконец блестящие туфельки Ди и возьмусь за работу. Ну а пока мы с Ральфом посидим еще немного вместе, насладимся непривычной тишиной.

– Ну же ну, Джо, видала? Ну же ну, Джо, гляди! Том, ну же ну, выключай эту ересь и иди смотреть!

Дело происходило в 1994 году, в родительском доме. Я наверху в своей комнате слушал первый альбом «Smashing Pumpkins» и безуспешно пытался соорудить себе прическу, как у Джима Моррисона с плаката на стене. Мама внизу мастерила войлочную мышку. Папа стоял у кухонного окна и был взволнован. Взволнован папа был почти всегда, поэтому лучше сказать – он был взволнованнее, чем обычно. Верным признаком повышенного волнения служила присказка: «Ну же ну».

Присказку эту отец употреблял, сколько я его помнил. И примерно столько же мы с мамой пытались папу от нее отучить. Как все настоящие северяне и около северяне, рожденные в середине двадцатого века, папа использовал «Ну же ну» в качестве грубоватой замены культурному общепринятому «Ну и ну». Вставка «Ну же ну» означала, что папа хочет нашего внимания, причем немедленно. Мы с мамой могли сколько угодно игнорировать призыв – продолжать мастерить удивительного войлочного грызуна или страдать над прической, по-прежнему напоминающей копну соломы, – да только зря. В конце концов нас всегда вынуждали покориться.

В юности папино «Ну же ну!» злило меня не меньше, чем авангардный джаз, который папа включал в половине седьмого утра. Я уже собрался припомнить ему загубленный сон, когда глянул в окно и увидел, как посреди нашей лужайки хорек вцепился в глотку кролику.

– Видали? – воскликнул папа. – Обалдеть!

– Боже, какой ужас! – хором ахнули мы с мамой.

– Ш-ш-ш-ш. – Папа, похоже, не замечал, что во всем доме гремят только он сам да «Smashing Pumpkins». – Молчите и слушайте.

Я и правда слышал нечто, даже сквозь стекло. Неужели этот звук издает животное? Однако на механический он точно не походил. Казалось, некая тайная, темная, скрипучая часть кролика решила заговорить, минуя рот и голосовые связки. Смысл не облекался в слова – слишком уж примитивным, нутряным и глубоким он был.

– Что же мы стоим? – прошептала мама. – Бедняга молит о спасении.

– Я выйду и хлопну в ладоши. Может, он сумеет убежать, – предложил я.

– Нет, – отрезал папа. – Не вмешивайтесь в природу. Да и гляньте: у него горло перегрызено.

Действительно, кролику было уже не помочь. Хорек протащил его по лужайке и исчез за живой изгородью. Мы вернулись к прерванным делам, все – даже отец – в потрясенном молчании. В сумерках я тихонько вышел в тапочках на мокрую от росы лужайку и уставился на дыру в кустах, куда хорек уволок добычу. На душе все еще кошки скребли. Однако на помощь явился принцип «с лужайки долой – из сердца вон». Раз в саду нет окровавленного кролика, значит, я по-прежнему живу не в мире окровавленных кроликов, а в мире, где царит безупречная шевелюра Джима Моррисона и звучит пьянящий гитарный перебор из второй композиции альбома «Гиш» группы «Smashing Pumpkins».