Высокие потолки вздрогнули от раскатов смеха, зазвенела люстра, и, мне показалось, маленький кусочек штукатурки упал с потолка Рихтеру прямо в тарелку. Смеялись все, даже Извольский с Деном немного оттаяли. Хотя, на мой взгляд избалованного Интернетом человека XXI века, шутка была так себе.

— Весьма, весьма. Не слышал о таком раньше. Знал бы, непременно проложил маршрут через Ростов, вот бы смеху было, если бы армян так и не научили «ура» кричать, — сквозь смех сказал граф, вызвав новую вспышку веселья. — Владимир Иванович, а вы не порадуете нас своей историей или анекдотом?

— Отчего же не порадовать, — ответил Ден, вытирая выступившие от смеха слезы. — Случилась эта история со мной во время моего пребывания на посту губернатора. Решив проверить один уездный городок в губернии, я заранее предупредил уездное начальство о своем визите, однако в назначенный срок в город нарочно не прибыл. Продержав, таким образом, в напряжении все полицейские чины города два дня, я тайно въехал в город с другой стороны обычной каретой. Переодевшись в простое платье, я отправился в кабак и, выпив водки, начал намеренно дебоширить, за что частный пристав, взяв меня за шкирку, хотел было уже отправить в полицейскую часть. Но извернувшись, я сунул ему три рубля, на что он со словами: «Ну, черт с тобой! В другой раз не попадайся! Приедет губернатор, тогда безобразничай сколько угодно!» — отпустил меня на все четыре стороны. На следующий день, оказавшись в губернаторской квартире, я приказал всем полицейским чинам городка прибыть ко мне. Когда в назначенном часу все были в сборе, я, найдя того самого надзирателя, подозвал его к себе. Он, вероятно, не узнал меня, хотя и перепугался до смерти. Я спросил у него, с ним ли деньги. Негодяй квартальный побледнел и, замерев, не открывая рта, неплохо сошел бы за бронзовое изваяние, если бы не цвет кожи. Но все же я не оставляю его в покое и раз за разом повторяю вопрос, пока он, сообразив, наконец, где у него лежит кошелек, не достает его из нагрудного кармана. На что я говорю ему — «Позвольте три рубля».[4]

На этот раз смеялись не все, но эффект от этого не уменьшился. Напротив, глядя на уткнувшегося взглядом в тарелку позеленевшего Извольского, гораздо более успешно прикидывающегося бронзовым изваянием, чем городовой из анекдота, не смеяться становилось просто невозможным.

— Право же, генерал, нужно быть гуманней к слушателям и заранее предупреждать, чтобы компания за столом не понесла невосполнимые потери смехом, — отсмеявшись, вставил, промокнув губы салфеткой, Иван Кондратьевич Бабст, мой преподаватель статистики и экономики. Как бы хваля хорошую шутку, но в то же время тонко намекая Дену на ее неприятие Петром Александровичем. Мне показалось, что ни довольный Ден, ни раздосадованный губернатор на скрытый смысл его слов не обратили ровным счетом никакого внимания.

А я, отсмеявшись, решил, как же вернуть понравившегося мне прямого и честного генерал-лейтенанта на старую должность. Тем более что, судя по всему, в самое ближайшее время я стану императором, да и на реакцию окружающих мне, по большому счету, плевать. Вдруг мне стало очень противно и грустно. Мне было жаль отца Николая, и осознание того факта, что я, пусть и косвенно, являюсь главным виновником его гибели, было просто ужасным чувством, способным отравить любую радость. Но во всем можно отыскать что-либо хорошее — с таким отвратительным настроением провернуть то, что я сейчас задумал, будет несравненно легче. Пугают только эти непредсказуемые повороты настроения, но раз ничего с ними поделать не могу, принимаю как есть. Хоть и неприятно это понимать, что с твоей головой не все ладно.

Обед уже подошел к концу — последняя перемена блюд была унесена слугами, и, решив не откладывать неприятный разговор в долгий ящик, я встал из-за стола и, поблагодарив вышедшего к нам повара за отлично приготовленный обед, обратился к губернаторам.

— Владимир Иванович, Петр Александрович, извольте проследовать в мои комнаты, — тоном, не допускающим и тени возражения, сказал я и, стараясь не оборачиваться, спиной чувствуя многочисленные удивленные взгляды, отправился к себе наверх.

Поднявшись к себе, я встал напротив комода, ожидая, когда ко мне поднимутся Ден и Извольский.

Едва за вошедшим последним на негнущихся ногах Петром Александровичем закрылась дверь, я подозвал его к себе. И, выставив его, таким образом, прямо напротив зеркала, обратился к нему:

— Петр Александрович, подойдите к зеркалу. Посмотрите на себя. Неужели вы ничего не видите?

— Ничего, ваше высочество, — глядя на свое испуганное отражение, пролепетал Извольский.

— Странно! Очень странно! А я вот совершенно ясно вижу, что у вас на лбу написано: подай в отставку, подай в отставку. Подай в отставку, а то хуже будет! — дословно процитировал я одну из выходок стоявшего рядом генерал-лейтенанта. — Жду прошение об отставке к ужину. Можете пока быть свободны, — выделив словами второе слово, я отвернулся к окну, всем видом показывая, что разговор окончен.

Проследив краем глаза за уходящим от меня в полуобморочном состоянии Извольским, я на какую-то секунду даже ощутил жалость к нему. Не стоило, наверное, его так давить. Да, карьерист, да, взяточник, но разве он один такой? Вся чиновничья система такая. А ведь я его, по сути, раздавил, как клопа раздавил. Перечеркнул ему будущее. Хотя… наверное, только так и надо. Не помню кто сказал: «Монарх может быть груб, невежествен, даже безумен, он не может быть только слаб». Господи, какая же каша у меня в голове. Температура, галлюцинации? Неужели уже начинается?

— Узнаете свой почерк, Владимир Иванович?[5]— не отворачиваясь от окна, обратился я к замершему в растерянности генерал-лейтенанту. — Думаю, вопрос о возвращении вас на прежнюю должность решится уже к вечеру. Если возникнут сложности, я лично решу их с отцом.

Развернувшись и отойдя от окна, я подошел к Дену на расстояние вытянутой руки.

— А пока и думать забудьте об отставке, — я немного наклонил голову и положил руку на плечо старому генералу. — Такие люди, как вы, слишком ценны, чтобы ими разбрасываться.

Слезы, одна за одной, покатились по морщинистым щекам. Ден смотрел на меня и плакал, просто молча плакал… И у меня самого горло сжалось при виде этих скупых мужских слез.

— Ну, полноте, Владимир Иванович, оставьте, — принялся успокаивать расплакавшегося от радости старика. — Ну же, генерал, — я неловко приобнял всхлипывающего Дена, бессвязно пытавшегося мне что-то сказать, но, кроме как «верно» и «до гроба», ничего не разобрал. Только что я обзавелся, наверно, самым верным из своих будущих сторонников.

— Однако позвольте выразить вам свое неудовольствие, генерал, — сказал я, отодвинувшись от Владимира Ивановича, и, убедившись, что привлек его внимание, продолжил: — До меня дошли сведения, будто бы вы, видя беспорядок при переправе через реку Сейм, приказали утопить виновного в ней станового пристава, верно?