В течение всего советского периода профессия оставалась престижной (Gould, 2012, 405) и нередко предоставляла писателям разных поколений, произведения которых не могли быть напечатаны, возможность заработать средства к существованию (Заболоцкий, Пастернак, Цветаева, Тарковский и др., ср.: Khotimsky, 2013, 130, 132). Усилия культурной политики в области переводов вели к тому, что советская индустрия переводов являлась крупнейшей в мире (Гудков, Дубин, 2009, 189), чем нередко славились деятели литературного интернационализма (Khotimsky, 2013, 139, 151). Важно обратить внимание на то, что в первую очередь переводились книги с русского языка на языки народов СССР и социалистических стран и наоборот. Грузинская же литература занимала не последнее место (Модебадзе, 2014, 262), а считалась особенно важной составляющей литературного пространства.

В Грузии была образована ставшая известной в советские времена Главная коллегия по художественному переводу и взаимосвязям между литературами (возглавлял ее Отар Нодия). В Коллегии работали переводчики со всех кавказских языков. В журнале «Кавкасиони», выходившем при Коллегии, публиковалось большое количество переведенных произведений.

Зачастую так складывалось, что в художественной прозе, а более того – в поэзии комбинировался взаимоперевод – также по парному принципу: известный русский писатель переводил известного грузинского писателя. Самый убедительный пример тому: Пастернак и Тициан Табидзе, отношения которых стали символизировать русско-грузинскую литературную дружбу (Абзианидзе, 2008, 488). Теневой стороной переводческого процесса, оставшейся вне поля зрения любителей литературы, являлось то, что русские поэты часто не знали грузинского языка и нуждались в поддержке (в отличие от грузинских коллег, которые, «естественно», все знали русский). Профессиональные переводчики, имена которых, правда, нигде не появлялись, подготавливали русским поэтам подстрочники (Абзианидзе, 2013; Witt, 2011), что являлось особенностью советского переводческого процесса, о неожиданных побочных эффектах которого – появлении «переводов» раньше публикации самих «оригиналов» произведений – пишет Чингиз Гусейнов (2014, 205). Далее подстрочники обсуждались поэтами-переводчиками с экспертами и самими грузинскими литераторами. Таким образом, советская литература казалась диалогом на вершинах Парнаса. Возникало впечатление, что поэты-переводчики занимались герменевтикой национального духа, внедряясь с помощью «чужих» (т. е. грузинских) элит (коллег-поэтов или литературоведов, историков культуры и т. д.) в другую культуру.

Литературоведение: кадры, темы и методы

В производстве и распределении не только литературного знания, но вообще в когнитивном моделировании народов, наряду с переводами, весьма важную роль играло (и продолжает играть) литературоведение, в частности сравнительное[15]. Для советского времени в литературоведческом процессе также сугубо важно отношение центр – периферия. На начальном этапе формирования сравнительного литературоведения в Грузии (имеется в виду сравнение русской и грузинской литератур) ведущими были филологи, получившие хотя бы часть образования в Москве или Ленинграде (Чхаидзе, 2015, 98–100). Там они освоили базовые знания и принципы формирования дисциплины, описанной Александром Михайловым как «пространство, середину которого занимает идеология» (Michailov, 1996, 376). Однако, какими бы парадоксальными ни были последствия традиционного идеологического контроля и литературоцентричности, они отразились на исследовании литературы и привели к тому, что профессиональные читатели-литературоведы, а также интеллигенция, которая привыкла к двойным кодам (Гудков, Дубин, 2009, 201), вопреки правилам научного дискурса, искали в литературоведческих текстах двойное дно и эзопов язык (Komaromi, 2015, 13). В некоторых случаях литературоведы сигнализировали читателю о скрываемой информации красноречивым молчанием, а порой живо играли потенциалом многозначности, тем самым постоянно испытывая границы идеологически допустимого (см. статью Филиной в наст. издании).

В Грузии, как и во всем СССР, исследования, лежавшие в области литературных взаимосвязей (связи русских классиков – Пушкин, Горький, Маяковский – с Грузией), были скрепой, удостоверяющей культурную спаянность. Это послужило причиной того, что исследования такого рода обретали характер центральных гуманитарных дисциплин (см.: Чхаидзе, 2015).

При этом для преобладающего послевоенного советского литературоведческого направления характерно теоретическое обращение к гегельянству Виссариона Белинского, которому в конкретной методологии противостоят позитивистские подходы: сбор фактов и описание произведений, их идеологически «правильное» толкование – чаще литературно-историческое, сопоставительное, типологическое, реже – теоретическое[16]. Такие подходы были социально и институционально легитимированными способами производства знания. Отклонения от них влекли за собой негативные санкции в адрес ученых (Соколов, Титаев, 2013, 253).

Еще одним важным моментом является вопрос устойчивости знаний при циркуляции их между центром и перифериями. Повторяли ли грузинские литературоведы и их труды «московское знание», или же грузинские исследователи переступили в своих трудах рамки, поставленные центром, тем самым предложив параллельный мир знания? Потому что, как было сказано выше, ученые, сформировавшие в Грузии направление исследования русско-грузинских литературных связей, получили свое образование в ведущих вузах центра, т. е. прежде всего в Москве и Ленинграде. По моим предположениям, грузинский язык, являющийся, наряду с русским, языком обучения, мог допустить возможность отклонения от канонического толкования литературы в русском тексте[17].

В период ослабления цензуры «периферия» в лице Грузии переняла функцию культурного центра – студенты узнавали о творчестве (полу)запрещенных русских писателей. Следует в этом контексте упомянуть еще об одной инициативе – журнале «Литературная Грузия», в котором активно печатали русские переводы украинских, эстонских и других авторов (Абзианидзе, 2008, 5, 24), а также полузапрещенных в СССР авторов. Важная роль «моста» между литературными мирами Грузии и России принадлежала особо почитаемому критику, литературоведу и переводчику Георгию Маргвелашвили, который по окончании Литинститута им. М. Горького вернулся в Грузию. На протяжении долгих лет он являлся членом редколлегии журнала и знакомил с грузинскими поэтами и писателями всесоюзную аудиторию, которая жадно читала «Литературную Грузию», ища в публикуемых там произведениях «спрятанное» политически релевантное знание.

Постсоветский период

Новые векторы развития в период национальной независимости

С начала перестройки вся система литературы и знания о ней изменились. Еще до реорганизации литератур по линиям национальных государств представления интеллигенции о собственной, якобы важной роли посредника между народом и «правдой» становились все больше анахронизмами (ср.: Яковенко, 2013, 301).

Ученые, которые раньше могли рассчитывать при соблюдении правил советского научного сообщества (Гудков, Дубин, 2009, 191) на скромное, но обеспеченное социальное положение, вдруг столкнулись с угрозой потери статуса (Гапова, 2011, 292) и с новыми требованиями. Польза науки переосмысливалась или же вообще ставилась под сомнение. Резко изменилось распределение интересов и приоритетов в сфере науки: гуманитарные (объясняющие) дисциплины потеряли престиж в пользу экономики, права и других более практически-прикладных наук. Научные темы теперь уже не инициировались административным путем (Яковенко, 2013, 301).

А еще примечательнее стало то, что истинность знаний начала определяться разными конкурирующими мерами (Гапова, 2011, 292). Старая модель ее определения была вынуждена сосуществовать с новой, причем центры-источники получения знаний передвинулись.

В постсоветский период на первый план начало выходить ранее табуированное западное знание, известное сначала весьма узкому кругу исследователей. В 1990-х гг. обладающие упомянутыми знаниями смогли их капитализировать (Там же, 303). Лица, которые до распада СССР имели доступ к международному рынку науки и успели выучить западные языки, теперь сделали карьеру. К ним присоединились новые молодые элиты, получившие образование за рубежом, освоившие западные языковые, культурные и методологические навыки. После возвращения из-за границы – хотя многие вообще остались за рубежом – обе группы ученых (старая и новая) стали существовать в параллельных мирах (Там же, 304), публиковаться в разных журналах, доверять разным типам академического сертифицирования. Обе группы даже стали по-разному отвечать на вопрос о сущности знания и науки (Там же, 305).

На сегодняшний день во многих постсоциалистических странах обозначенная раздвоенность проявляется и в параллельно существующих академических институциях, а именно новооснованных университетах, которые конкурируют со старыми. Новые университеты, как правило, указывают на свою интернациональную/международную (имеется в виду: западную) учебно-исследовательскую программу. К ним относятся: Киево-Могилянская академия, Европейские университеты в Санкт-Петербурге и Минске, ныне