ходы на этой доске делаются по клетке е2—е2. В переводе с языка специалистов это означает «едва-едва».

СЕСТРИЦА МИТРОФАНУШКИ

Улыбаясь уголками густо накрашенных губ, она томно произнесла свое имя:

— Муза.

И, опустив ресницы, с видом одолжения сказала:

— Общий поклон!

Сидевшие в заводском комитете комсомола прекратили разговор и с любопытством разглядывали вошедшую девушку. Прическа в виде пирамиды Хеопса, увесистые зулусские серьги, рисованные нити бровей, кольца и браслеты на руках — все эти атрибуты красоты производили странное впечатление, особенно здесь, в деловой обстановке комсомольского комитета машиностроительного завода. Но девушку не смутили недоуменные взгляды присутствующих.

— Вы меня вызывали? — спросила она небрежно секретаря комитета. — Чем обязана? Я же не комсомолка и на вашем заводе не работаю!

— К сожалению, не работаете, — подтвердил секретарь. — Но вот ваша мама…

— Ах, вон оно что! — догадалась Муза. — Как работница завода она обратилась к вам за советом? Понятно!

— И нам хотелось бы поговорить. О ваших делах.

— О моих? Странно!

— Или вы считаете, что у вас нет никаких дел?

— Есть, конечно! Но это мои личные, персональные…

— Вот тут мы с вами и не согласны! Присаживайтесь, поговорим.

Девушка пожала плечами и со скучающим видом села на стул.

…С некоторых пор, когда Муза была еще в 9-м классе, жизнь ее стала тревожной и хлопотливой. По ночам она просыпалась от чудившегося ей грохота аплодисментов, а воображаемый свет рампы, софитов и юпитеров потом долго не давал ей уснуть. Твердо веря в свой артистический талант, она решила бросить школу и объявила подругам:

— Приняли в студию.

Но в студию ее не приняли. Там были несколько менее убеждены в ее способностях и еще меньше — в знаниях. Мать настаивала на продолжении образования, но Муза из-за ложного чувства стыда перед подругами не вернулась в свой класс, а поступила в вечернюю школу рабочей молодежи. Кое-как окончив школу, прыткая Муза подала заявление сразу в пять вузов, студий и училищ, но ее приняли лишь на подготовительные курсы педагогического института. Однако пауки были не по сердцу Музе! Ее по-прежнему увлекали честолюбивые мечты о сценической славе. И все чаще ее место за учебным столом сиротливо пустовало.

Утро Музы начиналось с полудня. Скинув с себя стеганое одеяльце, она прежде всего тянулась к зеркалу:

Свет мой зеркальце, скажи

Да всю правду расскажи.

Я ль на свете… не актриса?

Следующим предметом, обращавшим внимание Музы, был телефон:

— Хеллоу! Липочка? Была на стадионе? Я, к счастью, нет. Почему к счастью? Я бы не вынесла. Пять — ноль, это ужасно! Моя любимая команда каждый день разочаровывает меня. Марашкин совершенно неспособен на длинный пасс. Придется болеть за других. Впрочем, я себя и так неважно чувствую. Вчера простудилась: три часа с Ленкой стояла у подъезда Большого, чтобы посмотреть, как Красовский будет выходить. Дождалась. Он прошел рядом и мне головой кивнул. Впрочем, Лепка считает, что это он ей… Она слишком самонадеянна! А у тебя какие новости? Много? Тогда приходи. Поболтаем, пластинки послушаем…

…Липочка всегда приносила кучу волнующих новостей. Из них самыми интригующими и занимательными были последние информации об интимной жизни «заслуженных» и «народных». Вдоволь насытившись этакой духовной пищей, Муза бросала прощальный взгляд на неубранную кушетку, немытую посуду и щелкала замком. Она спешила в заводской Дворец культуры.

Там в одной из комнат самодеятельный коллектив разучивал пьесы и скетчи. Неяркий талант Музы нашел здесь своих поклонников. Она полностью отвечала довольно своеобразным требованиям художественного руководителя самодеятельности, актера в отставке Лакодемонского: важно не наличие способностей, а наличие свободного времени. Его вполне устраивало то, что Муза не работает на заводе и нигде не учится: у девушки нет никаких обязанностей, а значит, она никогда не сорвет ни репетицию, ни спектакль. Подыскивая по такому принципу кружковцев, Лакодемонский собрал вокруг себя довольно большое количество молодых дарований, и среди них даже Муза сияла, точно звезда первой величины.

Бывший театральный деятель Лакодемонский отличался тонкой дипломатичностью. На заседаниях заводского комитета профсоюза он часто докладывал хорошо поставленным голосом о росте стройных рядов самодеятельности, о целеустремленном вовлечении широких заводских масс в искусство.

Профсоюзные энтузиасты восторженно кивали головами:

— Лакодемонский, он умеет! Сквозное действие! Система… Радостное настроение у членов завкома еще более повышалось, когда Лакодемонский сообщал, что в профсоюзную кассу за счет платных спектаклей поступила очередная солидная сумма.

Словом, Лакодемонский всех устраивал…

Для возвышающей душу болтовни у Музы здесь было немало собеседников. Чем, например, не под стать ей Жора Фетюченко? Правда, он не отличается энциклопедическими познаниями, но зато умеет принимать эффектные позы и очаровательно встряхивать артистической шевелюрой. Не обремененный никакими прозаическими житейскими заботами, он так же, как и Муза, может отдавать большую часть суток «творческим исканиям» в кулуарах дворца. Жору обеспечивает папа, Музу — сердобольные тетушки. Чего же боле?

Но довольна ли мама своей дочкой? Увы, нет! Взволнованная женщина не раз приходила к руководителю самодеятельности с просьбой помочь в воспитании отбившейся от рук дочери. Ей учтиво обещали: «Повлияем, образумим…» А когда она уходила, ее провожали равнодушные взгляды: «Какое нам дело? Премьеру срывать, что ли?»

Менялись премьеры, блекли афиши, а круг интересов Музы оставался все тем же. Учтивые обещания таяли в воздухе, и это привело мать в комитет комсомола:

— Сил больше нет! На заводе работаю, дома тружусь, нервничаю. Убедите ее поступить на производство или учиться.

И вот юное дарование вызвали в комитет.

Здесь долго говорили с Музой. Непосредственность и прямота комсомольцев сбили с нее наносную спесь, и Муза обещала изменить отношение к матери, пойти работать и учиться. Но слова эти вскоре потонули в водовороте легкожанровых интересов Так и по сей день учеба и работа остались для Музы далеким и не манящим миражем. Сведения о вселенной у нее ограничиваются загородной дачей и Химкинским пляжем. Нелады с географией вполне компенсирует городской троллейбус. Художественную литературу исчерпывающе заменяют журналы мод.

Что-то знакомое различаем мы в ее чертах, в ее поступках и мыслях. Кого же напоминает она? Напоминает так сильно, что кажется, будто в воздухе повеяло затхлым запахом какого-то старинного литературного персонажа…

Ба, Митрофанушка! Через столетия ты, ленивый и невежественный, воскрес в образе нашей современницы.

Но если твое появление тогда было