Я замираю.

Кэп много пишет в дневнике.

Может быть, там я найду ответы на свои вопросы?

Я тянусь к нему, но в ту секунду, когда кончиками пальцев касаюсь прохладной кожаной обложки, меня пронзает чувство вины.

Они не пускают людей в этот дом, потому что не могут доверять их намерениям. Это их безопасное место, поэтому дневник лежит прямо тут, где его может обнаружить любой желающий.

Я не могу разрушить их единственное безопасное место.

Я спешу в свою комнату и только там останавливаюсь подумать.

Зачем Кэптену хранить эту карточку?

Он должен знать, что я оставила ее там, его братья поделились бы своими доводами в пользу того, чтобы сохранить ее, если бы она принадлежала им.

Может быть, он хотел спросить меня об этом?

Одно дело, если бы она болталась в кармане его грязных брюк, если бы он поднял ее, чтобы потом выбросить или что-то в этом роде, но он спрятал ее в ящике прикроватной тумбочки и воткнул между страниц, на которых записаны, может быть, его самые глубокие мысли… или самые грязные желания, кто знает. И все же. Почему?

В последнее время он так взвинчен, и Перкинс был одной из причин этому. Черт возьми, он избил его только вчера!

Кэп что-то знает, и я собираюсь выяснить, что именно.

Мэддок

Когда я поднимаюсь наверх, вижу ее в постели, но она не спит. Рэйвен рисует круги фонариком на потолке и даже не смотрит в мою сторону, когда я вхожу.

Как только я запираю дверь, фонарик щелкает, и внезапно становится совсем темно.

Я мгновенно хмурюсь: она задернула шторы.

Ее глубокие вдохи и выдохи выдают ее, она делает все возможное, чтобы контролировать свой страх темноты.

Я снимаю обувь, сбрасываю джинсы и рубашку и забираюсь в постель к ней.

Я тянусь к ее фонарику, она отдает его, но говорит:

– Не включай.

– Почему нет?

– Потому что мне не хочется смотреть на твое лицо, когда ты мне лжешь.

Ах, черт.

Я просовываю руку под подушку и притягиваю ее к себе.

– Как насчет того, чтобы я тогда ничего не говорил, чтобы не пришлось лгать?

Она усмехается.

– Чувак, нет даже намека на неуверенность, как будто ты точно знаешь, что держать меня в темноте вот так будет лучше.

– Так и есть.

– Для кого, здоровяк?

Я молчу и слышу ее смех с ноткой горечи.

Она мотает головой на подушке:

– Разве мы уже не поняли, что скрывать что-то друг от друга – худший из вариантов?

Несколько минут мы не произносим ни слова, погруженные в свои мысли.

– Знаешь, что я поняла о страхе? – спрашивает наконец она, но не ждет ответа. – Он сдерживает нас, отнимает у нас силу. У тебя, здоровяк, никогда не было причин лгать мне, а теперь есть.

Я хмуро смотрю в темную комнату:

– И какова эта причина?

– Ты боишься, – просто говорит она, и мои мышцы напрягаются рядом с ней. Она вырывает фонарик у меня из рук и бросает его на пол. – И если есть что-то достаточно большое, чтобы напугать тебя… тогда это должно касаться меня.

Она поднимает взгляд, и теперь, когда мои глаза привыкли к темноте, я могу разглядеть очертания ее лица, заметить беспокойство, которое я почувствовал нутром, как только вошел в комнату.

– Я говорила тебе, – шепчет она, ее пальцы поднимаются, чтобы коснуться моих губ. – Я предупреждала тебя. Любовь? Она делает тебя слабым.

Я качаю головой, переворачиваюсь и забираюсь на нее сверху.

Ее ноги раздвигаются, и я устраиваюсь между ними. Я подношу свои губы к ее губам, провожу ладонью по ее бедрам, она приподнимает колено и упирается мне в грудную клетку.

– Ты все неправильно поняла, детка. Любовь к тебе не делает меня слабым. Она делает меня неудержимым. – Я прижимаюсь к ней бедрами, и ее руки обнимают меня, кончики пальцев скользят по моим лопаткам, когда она прижимает меня ближе. – Ничто и никто не сможет встать между мной и тобой. – Я провожу носом по ее подбородку. – Никто.

– Тот факт, что ты сказал именно эти слова, говорит о том, что кто-то все же попытается. – Она хватает меня за подбородок, возвращая мои глаза к своим. – Скажи мне, что делать.

– Отдавай мне все, что у тебя есть, всегда, – шепчу я, напирая, и ее голова вдавливается в подушку. – Сначала думай обо мне. Сначала приди ко мне. Приходи только ко мне. Сможешь это сделать?

На ее лице отражается беспокойство, но она шепчет:

– Да.

Я освобождаюсь от своих боксеров и отодвигаю ее стринги в сторону, кладя головку члена прямо напротив ее разгоряченной киски. Я толкаю кончик внутрь, и ее ноги подтягиваются, обвиваясь вокруг меня.

Ее ногти впиваются мне в спину, когда я вхожу в нее и делаю медленные, короткие толчки.

– Мэддок?

– Да? – Я опускаю голову рядом с ней, мои губы на ее плече.

– А что, если этого недостаточно?

– Того, что ты даешь, никогда не будет достаточно, Рэйвен. Я всегда буду хотеть большего. – Я слышу свой стон, когда она начинает двигать бедрами мне навстречу, умоляя меня сделать то, что, как она знает, могу только я. – Люби меня, детка, и вместе нас будет не остановить.

Из нее вырывается стон, и она толкает меня в грудь.

Я позволяю ей перевернуть меня и забраться сверху, но она не хочет так, она хочет почувствовать меня всего.

– Сядь, – требует она, удерживая меня внутри себя, но двигая ногами сзади.

Я делаю, как говорит моя малышка, и она скользит еще глубже вниз по моему члену, заставляя мои бедра сжиматься. Мои руки летят к ее заднице, толкая ее к себе, сжимая, раздвигая.

Ее голова откидывается назад, и мой рот опускается к ее горлу, когда она снимает рубашку и бросает ее куда-то назад.

Положив руки мне на плечи, она начинает скакать верхом, ее спина изгибается, ее движения совершенны.

Я наклоняюсь вперед, скольжу зубами по ее соскам, и она стонет, ее киска подергивается подо мной, и я рычу, больше не в силах себя контролировать.

Я держу ее на себе, приподнимаясь так, чтобы мои ноги были на полу, и сажусь с прямой спиной на кровати.

Она хрипло смеется, поднимая голову, одной рукой скользит вверх и обнимает мою шею сзади.

– Парень, я не из тех, кто слишком надолго готов отказаться от власти.

Я поднимаю ее маленькое тело, двигая ее так, как хочу, и ее ноги обвиваются вокруг меня, ее длинные черные волосы падают вокруг нее, грудь к груди, рот ко рту.