Вызов показался даже командиру роты странным. Комбат вызывал не к себе, а к начальнику штаба — это казалось непонятным. И даже выглядело так, что начальник штаба приказал комбату. Это вызывало у командира роты естественное недоумение.

Один я понял, что произошло. Пришел вызов из Москвы. Подполковник Рыков, по своему обыкновению, дал мне, наверное, отрицательную характеристику. Но генерал Кабаков сумел убедить командующего. После чего пришла шифротелеграмма. Как обычно, докладывают шифротелеграмму комбату. Но оформление всех документов проходит в штабе батальона. И Рыков, считая, что его унизили, не посчитавшись с его мнением и данной им отрицательной характеристикой, не захотел со мной встречаться. И приказал командиру роты отправить меня напрямую к начальнику штаба для оформления всех документов.

Характер подполковника Рыкова опять сыграл с ним плохую шутку. Он, видимо, написал две характеристики. Первую, по запросу ФСБ. Вторую — для отправки взвода на Северный Кавказ. Офицеры, которые получили эти документы, должны были быть, по идее, разными людьми, представляющими разные управления и отделы. И, как думал Рыков, не должны показать один другому эти характеристики. А командующий войсками спецназа ГРУ, как все командующие, подписывает те документы, которые для него готовят подчиненные, как правило, не читая их. Но, наверное, командующий в этот раз заинтересовался мной и заметил разницу двух характеристик. Согласно характеристики для ФСБ, я должен быть разгильдяем из разгильдяев, пьяницей и развратником, и вообще очень ненадежным человеком, да еще имеющим склонность к «поножовщине».

Согласно характеристике для сводного отряда, я — образцовый командир взвода, который сумел за короткий срок подготовить пригодный для боевых действий взвод. Какая из характеристик понравилась командующему больше, я не знал, но предполагал, что он прочитал обе. И, как человек опытный, сам когда-то возглавлявший и батальон, и бригаду, легко понял причину действий подполковника Рыкова. И, разумеется, не оставит без внимания готовность подполковника, ради того, чтобы сохранить в батальоне командира взвода, послать на бойню неподготовленных солдат. Думаю, это может обойтись подполковнику Рыкову досрочным выходом на пенсию. По крайней мере, я сам бы его туда за такие проделки отправил.

Я пришел к начальнику штаба вовремя. В кабинете его не оказалось. Но адъютант комбата, сидящий, как опытная секретарша, за компьютерным столом в приемной, с удовольствием сообщил:

— Сейчас освободится. Дела у комбата принимает…

— В смысле? — не понял я.

— Рыкова нашего на пенсию отправляют. Приказ из Москвы пришел. Требуют прибыть в ГРУ для оформления пенсионных документов. На его место временно начальника штаба ставят. Но нет ничего более постоянного, чем что-то временное. Дадут майору подполковника и оставят командовать. А на его место поставят, по слухам, капитана Телегина. Ему пора уже майором становиться. Вот такие дела у нас, старлей. А ты что натворил?

— Что я натворил?

— На тебя и из ГРУ, и из Военного Трибунала бумаги пришли… Какой-то приговор тебе накатали… Колись сразу, старлей. Бей себя в грудь: «Не виноватая я. Он сам ко мне пришел…»

Это было для меня, признаюсь, совсем неожиданной новостью. То есть про документы из ГРУ я догадывался. А вот Военный Трибунал меня смутил. Да еще и с приговором… Сразу в голову полезли разные посторонние мысли. Вспомнилось, как в последнюю командировку на Северный Кавказ я самолично без суда и следствия расстрелял майора-мента, парня из местных, который на бандитов работал. Дело было на глазах солдат моего взвода. Смерть мента потом на бандитов списали. И, наверное, семья его за утерю кормильца теперь пенсию получает. Но у меня не было возможности выставлять караул к этому майору, как пришлось бы делать в случае его задержания, мой взвод уже вступил в бой с превосходящим по численности противником, и каждый ствол был на счету. Я считал, что выбрал единственно правильный путь.

Но, если это дело дошло до Трибунала, меня должны были бы сначала в военный следственный комитет таскать до психического изнурения, как это обычно бывает. Потом на заседание Трибунала пригласить. Не бывает обвинения человека в его отсутствие без уважительной причины. Значит, что-то другое. А другого серьезного проступка в ближайшем прошлом я за собой не помнил.

— Не знаю… — честно признался я адъютанту.

— Сейчас Александр Васильевич освободится, он тебе объяснит.

Долго ждать и мучиться неизвестностью мне не пришлось. Неизвестность, как водится, всегда мучительнее смертного приговора.

Открылась дверь кабинета, и оттуда вышли подполковник Рыков и майор Васильков. Подполковник глянул на меня грозно, словно взглядом «рыкнул», и пошел на выход. Понимал, должно быть, причину своей скоропостижной отправки на пенсию. Но, как все авторитарные личности, всегда желал видеть причину своих неудач в других, искал происки против себя там, где их не было. Обычная вещь, с которой каждый подчиненный сталкивался.

Майор Васильков был полной противоположностью комбату, внешне мягкий, вдумчивый, неторопливый, но все всегда успевающий, умеющий и человека понять, и на своем настоять, когда требуется. Александр Васильевич Васильков раньше командовал разведротой в батальоне, и вытащил на эту должность одного из командиров взводов. А сейчас, как объяснил адъютант, готовится стать комбатом и желает Телегина видеть начальником штаба при себе. Думаю, им легко будет друг с другом сработаться. Я понадеялся, что наш адъютант, как все на свете адъютанты, знает все и не ошибается в своих предсказаниях. Меня бы такое положение весьма даже устроило. А сам я готов был по возвращении из предстоящей командировки занять место Телегина, как говорил о том сам Телегин.

Майор Васильков посмотрел на меня своими василькового цвета глазами, словно не сразу сообразил, зачем я здесь появился в такой сложный и ответственный момент. Потом вспомнил и жестом пригласил меня в свой тесноватый кабинет, длинный приставной стол в котором, как я помнил, всегда был завален картами регионов Северного Кавказа с множеством отметок и стрелок, понятных только трем офицерам батальонного оперативного отдела. Два солдата-планшетиста, что работали при оперативном отделе, значения того, что они на картах рисовали по подсказке офицеров, естественно, не знали, если этого не знал даже я, уже дважды побывавший на Северном Кавказе.

— Прошу, Алексей Афанасьевич, прошу. Проходи…

Я прошел без стеснения. Александр Васильевич только сказал что-то адъютанту, мне показалось, попросил того принести нам чай, и вошел сразу за мной. Но даже в небольшом кабинете умудрился меня обогнать и сесть за свой стол.

— Присаживайся… — показал он на ближайший к себе стул. — Мне Григорий Григорьевич вкратце ситуацию обрисовал, но он мало знает о сути твоей работы. Генерал Кабаков не пожелал с подполковником делиться, хотя они знакомы уже больше десяти лет. Может, ты мне объяснишь?

— С удовольствием бы, товарищ майор, но я суть дела знаю еще меньше, чем подполковник Рыков. ФСБ — такая контора, что раньше времени свои карты не открывает даже перед основным исполнителем задания. А генерал с мнением старшего лейтенанта считается несравненно меньше, чем с мнением подполковника. И потому объяснять ничего не стал. Хотя я, как профессиональный разведчик, попытался хоть что-то из него выудить. Но он — опытный фрукт. Все свое держит при себе и, как я понял, любит людей использовать, что называется, «втемную». Иначе люди могут о себе возомнить… Мне он именно таким человеком показался. Хотя не мне с моим званием определять характер генерала ФСБ.