Я уже собралась еще что-то сказать, когда из-за угла внезапно выскочил трясущийся человек с расширенными зрачками, от которого за версту разило хлорменом-13. Наркоман, обезумевший от ломки и желания достать новую дозу. Глаза человека остановились на старинном сверкающем хронографе Льюиса, который тот гордо носил на руке вместе с персональным датчиком. А потом – шум, крики и нож. Льюис кричал, чтобы я уходила, но я словно приросла к тротуару и смотрела, как вспыхивает на солнце нож наркомана, и этот блеск резал мне глаза. «Беги, Дэнни! Беги!»

Глаза начало пощипывать. От дождя пальто и волосы промокли насквозь; я стояла именно там, где стояла в тот день, а потом повернулась и побежала прочь, вопя от ужаса, пока наркоман расправлялся с Льюисом.

Разумеется, очень скоро этого человека поймали, но хронографа у него уже не было, а его мозг был настолько изъеден наркотиком, что парень не мог вспомнить даже своего имени, не говоря уже о том, куда дел какое-то старинное барахло. А Лью вместе с его книгами, его любовью и его благородством навсегда покинул меня, отправившись в безжизненную пустыню смерти, то царство, где я до сих пор остаюсь чужестранкой, даже если бы и знала путь к его границам.

Я положила цветы на мокрый тротуар, как делала каждый год. Тихо зашуршал пластик. Кольцо с гематитом вспыхнуло, отбросив с матовой поверхности яркий лучик энергии.

– Эй, – прошептала я. – Привет.

Разумеется, среди необозримых зеленых полей Маунтхоупа у Льюиса была могила, на которой стояло его имя. Но школьнику добираться туда на общественном транспорте было очень долго, я все равно не успела бы вернуться вовремя, поэтому приходила сюда, в центр города, где мой учитель умер почти мгновенно. Если бы я была старше, если бы была хорошо обученной некроманткой, то сумела бы отогнать наркомана или вернуть к жизни изуродованное тело Льюиса, не дать его душе перейти на ту сторону моста, откуда льется голубое свечение смерти… если бы я была старше. Если бы я не растерялась, то сумела бы сбить наркомана с толку, отвлечь его на себя; ошейник на моей шее означал, что я не могу применять свои парапсихические способности, но были же и другие способы. Что-то такое, что я могла бы сделать.

Должна была сделать.

– Я скучаю по тебе, – прошептала я.

Я пропустила всего две годовщины. Первый раз я поступала в Академию и приехать не смогла, а второй был годом смерти Дории, убитой демоном. Тогда я не знала, что он демон.

– Я так по тебе скучаю.

«Nihil desperandum!» – крикнул бы мне Льюис. «Никогда не отчаивайся!»

Другим детям читали сказки. Меня же Льюис воспитывал на произведениях Цицерона и Конфуция, Мильтона и Катона Эпиктета и Софокла, Шекспира и Дюма. И на закуску – Светоний, Блейк, Гиббон и Ювенал. «Эти книги выжили потому…», – говорил мне Льюис, – что приблизились к бессмертию, так же как и ты. Это хорошие книги, Данте, настоящие, они тебе помогут».

Они и правда мне помогли, да еще как.

Вздрогнув, я вернулась к действительности. Над головой, гудя и завывая, проносились воздушные авто – ховеры. Вокруг раздавались звуки шагов – люди шли по своим делам, но на этой стороне Седьмой никого не было, поскольку здесь располагались в основном жилые здания, обитатели которых или ушли на работу, или еще спали. Маргаритки ярко выделялись на щербатом тротуаре – желтое пятно под упругими струями дождя.

– Что ж, – тихо сказала я, – до встречи в следующем году.

И медленно повернулась на каблуках. Первые шаги, как обычно, дались мне с трудом, но я не стала оглядываться. Впереди у меня еще одно свидание. Дома меня ждет Джейс, который наверняка притащил из «Тривизидеро» несколько головидеодисков с сериалами. Наверное, опять будет «Отец Египет» – мы с Джейсом обожали этот фильм и знали наизусть почти все его диалоги. «Что там крадется в тени? Египет, владелец Скарабея Света, откроет эту тайну!»

Как ни странно, я заулыбалась. Опять.

Серое утро перешло в тихий пасмурный день, когда я постучала в деревянную дверь. За спиной горели уличные фонари, под ними на земле покачивались оранжевые круги. В окне, выходящем на улицу, светился неоновый магический знак – настоящий антик, он гудел, как машина, бросая отсвет на куртинку тысячелистников. Я чувствовала себя выдохшейся и опустошенной – так всегда у меня бывает после очередного задержания, а тут еще кровь на одежде и этот запах гнилых фруктов.

Дверь была выкрашена в красный цвет; защитное поле маленького кирпичного домика, окруженного милым, но довольно запущенным садом, было очень мощным и практически непроницаемым. В этом саду калифорнийские маки переплетались с полынью, настурциями и наперстянками; что-то еще цвело, но большинство цветов уже облетели и поникли, чувствуя приближение холодных зимних дождей. Я ощутила резкий запах розмарина – наверное, она недавно срезала стебли, чтобы их засушить. Летом, когда сад превращался в сплошное буйство красок, защитное поле продолжало его охранять – надежно и строго. Насколько мне было известно, Сьерра никогда не выходила за пределы своего участка. Я ни разу не слышала, чтобы хоть кто-нибудь встретил ее в городе; впрочем, это не мое дело.

Я пришла сюда совсем по другой причине. Даже мутный дневной свет больно резал мне глаза; очень хотелось, чтобы стало хоть немного темнее. Как и большинству псионов, днем мне немного не по себе; боязнь дневного света – это у нас в генах. Зато когда наступает ночь, я оживаю. По крайней мере, в этом я не изменилась.

Хорошо, что я вовремя вернулась в город. Прошлый сеанс я пропустила и с тех пор чувствовала себя виноватой. Я уже занесла руку, чтобы постучать, но в этот момент защитное поле замигало, окрасилось в приветливый розовый цвет, и дверь открылась сама по себе. Я откинула со лба мокрую прядь – и встретилась со взглядом Сьерры Игнатиус.

Ее огромные голубые глаза были настолько светлыми, что не сразу можно было определить, где кончается радужная оболочка и начинается белок, а в ее зрачках иногда вспыхивал огонь. Глаза Сьерры были подернуты странной пеленой – признак врожденной слепоты. Обычно слепота лечится еще в детстве с помощью генной терапии, но Сьерру почему-то не вылечили ни в детстве, ни в более зрелом возрасте. Несмотря на это, она передвигалась по своему домику так ловко и уверенно, как не могут и некоторые зрячие. Ходили слухи, будто родители Сьерры были луддерами, однако меня это не интересовало. Нас сблизила ее слепота, ведь Сьерра, как и я, тоже была аномальным явлением; наверное, именно поэтому я и отважилась прийти сюда.

– Дэнни!

Она была мне искренне рада, эта маленькая сухощавая женщина с пушистыми волосами и татуировкой на левой щеке. Моя щека загорелась, и татуировка на ней задвигалась. Я почувствовала, что улыбаюсь, – уголки губ приподнялись, словно сами по себе. Сьерра была похожа на крошечную шаловливую фею, от ее ауры пахло розами и древесной золой – единственный запах мира людей, который мне почему-то нравился.