К Наталье Ольга ехала без предупреждения – знала, что по средам госпожа Белкина дома, это день массажиста, косметолога и маникюрши. Так повелось с начала 90-х, а менять привычки ее не заставили бы ни внезапно обрушившийся на Москву тайфун, ни объявленная в связи с ядерной угрозой всеобщая эвакуация.

Увидев на пороге Ольгу, хозяйка, похоже, не удивилась. Шагнув назад, сделала приглашающий жест:

– Здравствуй. Проходи.

В гостиной Наталья поставила перед Ольгой большую чашку чая и подвинула корзиночку с крошечными кексами:

– Рассказывай, по какому случаю вспомнила обо мне.

Гостья к угощению не притронулась. Теребя пальцы, торопясь и постоянно сбиваясь, она в течение четверти часа уверяла, умоляла, доказывала, как необходимы ей пятнадцать тысяч долларов. А замолчав, долго не решалась поднять глаза, боясь прочесть отказ на лице владелицы сети магазинов элитного дамского белья и обладательницы всех возможных жизненных благ.

Томительная пауза длилась бесконечно долго, пока наконец «железная леди» будничным голосом не произнесла:

– Давай я тебе горячего чая принесу, этот остыл совсем. А может, есть хочешь? Светка приготовила что-то для внезапных визитеров, то ли котлеты, то ли гуляш. Ты ж, наверное, помнишь: я мясное не ем, как, впрочем, и мучное с молочным.

– Нет-нет, – отчаянно замотала головой гостья, – я сыта. Ты… простите, вы… Вы мне только скажите: можете или нет дать деньги?

– А с чего это ты мне «выкать» начала? – Наталья вздернула мастерски оформленные брови. – Что касается денег, то они у меня, безусловно, есть, и сумма, которую ты просишь, не столь значительна, чтобы я прикидывала, когда ты сможешь ее вернуть и сможешь ли вообще.

Ольга порывисто встала:

– Так, значит, дадите? То есть дашь?

– Смотря на что.

– Ну как же? Я ведь объяснила: на адвоката, на частного детектива…

– На это не дам.

– Но почему?

– Да потому! – с неожиданной злостью выкрикнула Наталья и нервно провела рукой по гладким, затянутым в тугой узел черным волосам. – Ты хоть представляешь, с кем бороться вздумала?! Да Ненашев всех купил: в милиции, в суде, в прокуратуре! Ты вообще соображаешь, что будет, если ты даже не предпримешь что-то, а просто придешь к кому-то советоваться, консультироваться?! А вдруг ты уже через несколько часов окажешься за решеткой или того хуже – где-нибудь за гаражами, с пробитой башкой? Ну что ты молчишь?

– Да я не молчу… – обронила Ольга, глядя, как пальцы Натальи быстро крутят зажигалку. Так быстро, что та стала похожа на стремительно вращающееся на одном месте колесо.

– Слушай, Наташ, а ты при такой гибкости пальцев могла бы в цирке фокусником выступать или стать знаменитой пианисткой.

– Ага, – сердито глянула на гостью хозяйка и щелчком отбросила зажигалку в противоположный угол стола, – или в воровки-карманницы податься – вот уж где мне цены бы не было. Значит, так, подруга. Я не хочу заниматься организацией твоих похорон, потому как больше этим заняться будет некому, и ронять скупую слезу, шествуя за твоим гробом, тоже не хочу. Тогда весь мой ботекс-рестилайн, а вместе с ними и мезотерапия – коту под хвост.

– Ой, извини, – Ольга растянула губы в виноватой улыбке, – я не сказала тебе сразу: ты прекрасно выглядишь. Слушай, а вот эти бактерии или вирусы, я не очень разбираюсь, в морщинки у глаз закачивать – это больно?

– Терпимо, – досадливо поморщилась Наталья. – Вообще все можно перетерпеть, если хочешь и в пятьдесят три оставаться женщиной, а не раздутой, размочаленной кошелкой. Слушай! – Она так неожиданно подскочила на диване, что Ольга отпрянула. – А хочешь, я и тебя к косметологу отведу? Пройдешь курсов пять мезотерапии, носогубные складки тебе уберут – и будешь выглядеть на двадцать, а не на тридцать с хвостом. Ты глянь, на кого стала похожа!

Наталья схватила приятельницу за рукав и потащила к большому антикварному зеркалу, висевшему в холле. Оказавшись перед стеклом, на обратную сторону которого два века назад то ли венецианские, то ли парижские мастера нанесли слой серебра, Наталья на полминуты забыла, зачем, собственно, переместила два тела, свое и Ольги, из гостиной в холл. Снова провела ладонью по цвета спелой смородины волосам, только теперь уже не нервно, а любуясь синеватым отливом; осторожно, кончиками пальцев, коснулась румяной упругой щеки.

– Ну, видишь разницу? – опомнившись, Наталья толкнула Ольгу вперед, к зеркалу. – Видишь? У тебя кожа серая, щеки еще немного – и как у бульдога повиснут…

Ольга без всякого интереса глянула в зерка­ло. Да, конечно, узнать в ней красавицу, на которую еще два года назад оглядывались мужчины, нельзя. Но красота ей сейчас ни к чему. Ей нужны деньги. Пятнадцать тысяч долларов. Она подсчитала: этого хватит, чтобы организовать частное расследование, по результатам которого можно будет потребовать пересмотра дела. И на адвоката, чтобы он составил нужные документы и чтобы защищал Стаса при пересмотре дела…

– …меня слушаешь или нет?!?!

Оказывается, все это время Наталья что-то говорила. Ольга взглянула на приятельницу:

– Извини, задумалась…

– Известно, о чем задумалась. Да не стоит, не стоит Дегтярев таких подвигов! Раба любви, твою мать! В жертву себя решила принести?! – Наталья презрительно фыркнула: – Сидишь вечерами в своем зачуханном чулане и сопли размазываешь: сначала от сострадания к бедному, несчастному Стасу, а потом – от умиления к себе. Мне хоть сознайся: сердчишко небось заходится от восхищения, когда думаешь, какая ты вся из себя самоотреченная! Только не на тот алтарь жизнь свою кладешь, милочка! Дегтярев не оценит. Да, если ты его из зоны вытащишь – хотя я в это не верю, – он какое-то время будет тебе благодарен. Но вскоре этой необходимостью быть тебе благодарным тяготиться начнет! И возненавидит тебя! – Наталья устало потерла виски и продолжила тихим, бесцветным голосом: – Я в два с лишним раза старше и в сто раз больше повидала… И с людьми, которые самоуважение считали гордыней, а девизом своего существования сделали: «Лишь бы Коленьке (Петеньке, Васеньке) было хорошо!» – встречалась. С бабами, которые свыклись с ролью то ли вещи, то ли предоставляющей секс-услуги горничной при муже-барине… С мужиками, готовыми прилюдно козу трахнуть, лишь бы босс, похохотав, и дальше шутом при троне оставил… Я тебе сейчас одну аморальную, даже дикую вещь скажу. Самоуничижение, уничтожение себя как личности – может, даже более тяжкий грех, чем самоубийство или убийство. Потому что лишить жизни себя или другого можно в порыве, в сиюминутном приступе мести, ревности, гнева, страха, а нелюбовь к себе, пренебрежение собой человек культивирует осо­знанно…

– Наверное, в чем-то ты права. Может, даже во всем, – поспешно закивала Ольга. – Но давай решим насчет денег…

– Д-а-а, Белкина, нашла перед кем бисер метать. Философию развела… – с горьким сарказмом укорила себя Наталья и, позволив гостье перехватить свой взгляд, спросила: – Ну а если денег не дам, кто в твоем списке следующим пунктом идет? Савелкин? Или Артюшкин?