«На тебя, мне все в тебе нравится».

«Хочешь, поставлю коронки?»

«Не смей».

Сегодня вечером еда опять не лезет, застревает у нее в горле. Ей стоит огромного труда проглотить ложку овощного супа. Рис — будто гипсовая крошка. И все-таки она понимает, что должна. Обязана есть.

Не спеша, потихоньку. Питаться.

У нее дети, она не может себе этого позволить. Она боится — и это то, чего она боится больше всего. Потому что это выходит из-под ее контроля. Только кажется, что ты все контролируешь, на самом деле — нет.

А она привыкла все держать под контролем.

С тех пор как у нее появились дети, в ней открылся великий организатор. Она умеет думать о бесконечном множестве вещей одновременно. Когда думает, закусывает щеку изнутри и замирает. Будто внутренней прищепкой прикрепляет бумажки на щеку. Теперь внутри у нее образовалась уже мозоль, куда погружаются все ее беспокойства.

Она перестает есть, зубами прикусывает щеку.

— Я устроился довольно-таки неплохо… Вот, купил пылесос… Все делает сам. Офигительно! Почему мы так и не купили пылесос?

— Ну…

Подбородок Гаэ блестит от жирного шницеля. Делии захотелось протянуть к нему руку с салфеткой. Выработался условный рефлекс на грязные подбородки.

— Эта квартира… дерьмовое место…

— Знаю.

— Космо рассказал?

— Да…

— Нико нравится… обои на стенах, белые букашки… Полным-полно букашек из-за пыли. Поэтому я и купил пылесос.

Водит языком во рту, толкает сначала в правую, потом в левую щеку.

— Надо будет съезжать оттуда.

— Подбородок вытри.

Он думает о самом маленьком, о Нико. Гаэ не хватает его. Носить его за спиной — то же самое, что держать енота, зацепившегося сзади за шею. Он катал его на велосипеде, и Нико засыпал в детском кресле. Волосы, сейчас ему вспомнились волосы — гладкие, с розоватым оттенком, как у него самого. Делия не разрешает ему брать детей.

«Ты не можешь поступать как тебе, черт подери, вздумается».

Ему назначили его дни, судья назначил.

Они встретились на лестнице Дворца Правосудия, в то паршивое утро. Месяц назад. Последний раз, когда они виделись. Было уже тепло, но Делия надела свою стеганую велюровую куртку, которая всегда висит у входной двери.

Судья, лысый и молодой, напоминал курицу в вакуумной упаковке.

Принял решение в ее пользу.

Делия не хочет, чтобы Гаэ забегал просто так, на полчасика, с какой-нибудь там игрушкой или пакетиком карамелек, из-за которых они отказываются потом от ужина.

«Они нервничают, не слушаются меня».

Легко: пришел, сунул что-нибудь и ушел.

Стоя одной ногой уже за порогом дома, он звонил в домофон.

«Можно зайти?»

Часто подходил Космо.

«Спроси у мамы, можно мне зайти?»

Это ошибка, нельзя детей вмешивать в разборки родителей. Он хотел повидаться с ними. Потому что шаги уводили далеко, но в конце концов всегда возвращали назад. Ходил кругами около дома, прежде чем позвонить. «Может, она пойдет выбрасывать мусор, а я остановлю ее, взяв за руку».

Однажды он снова попытался поцеловать ее. У нее как раз был приоткрыт рот. Но языки были раскалены злостью, два средневековых клинка. Как можно заниматься любовью с железом? Для этого нужен член «Железного человека».

Язык он особенно любил. Маленький, розовый, мягкий и вдруг — с нервами и кровью, в точности как она сама.

Они целовались часами. В парках, прислонившись к стенам, как подростки, когда те начинают испытывать, исследовать другое тело. Склеившиеся в оцепенении теплые черви, которые сорвались и летят вниз. Он проникал в ее рот и падал в него, двигая языком, как ложкой в каше. Улетал, потел, воспламенялся. Вырастал вместе со слюной. Не был уже тем несчастным болваном, каким был еще неделю назад. Потому что она жаждала тебя, как пиявка, как растение, которое ищет солнца. Как всякие глупые создания, ищущие друг друга просто для того, чтобы выжить.

Оторвавшись ненадолго, смотрели друг на друга, довольные. Чем? Таким вот рассматриванием. Потом возвращались к своей работе. Как усталые рабочие. Потому что дело состояло именно в этом. Слепить из слюны фундамент для любви.

Когда они перестали целоваться?

Сначала она стала отстраняться, кривить губы, если ты пытался поцеловать ее днем. Ведь дальше только вечер, остаток дня проходит (не заметишь, как проходит), и у тебя только вечер, чтобы вернуться к себе, побыть наедине с собой.

Она готовит, ты вытаскиваешь салфетки из ящика, смотришь ей в спину и задумываешься, ведь это она, вы создали все это, ты видел, как она рожала. Она подарила тебе маленького человечка, такого же маленького, каким был и ты. И из твоих глаз лились слезы, потому что теперь ты мог начать все сначала с другим тобой, чистым. И у тебя получится гораздо лучше. Потому что ты из другого поколения, более чуткого. В тебе течет хренова кровь твоих родителей. Но ты будешь другим. «Будь уверен, сынок, такое не повторишь». Так думает каждый парень, который становится отцом, хотя в тот момент эти мысли принадлежат только тебе.

Ты отчетливо помнишь тот вечер. Подходишь, чтобы поцеловать ее, хотя на ней домашняя майка и лицо не светится любовью. Не как в кино. Но вы уже не раз говорили друг другу: «Быт съедает нас, но стоит нам остаться наедине, чувство воскреснет». Потому что всегда можно влюбиться снова. Некоторые пары занимаются любовью до самой смерти. И ты убежден, что у вас тоже есть шанс. Подбираешь с полу книжку, одну из героических легенд, которые читает Космо, подскакиваешь к ней.

Но, может, она неловко повернула голову. Она напряжена. Она не любит готовить, но ей приходится заниматься этим каждый вечер. И ты видишь перед собой перекошенное лицо, как после инсульта.

Всего только на шаг вышагнули из молодости — и уже такие чужие? «Черт», — думаешь ты.

Тогда ты понимаешь: нужно получать удовольствие чуть раньше. До того, как тебя поимеют. А в этом мире тебя отымеют — и по полной, не сомневайся.

Потому что однажды и с тобой случится удар.

Гаэ много читал о второй жизни.

О людях, которые как бы заново рождаются после ужасных аварий и впервые замечают бабочку или другую какую-нибудь фигню.

Это было для телевизионного проекта. Понос, разведенный на шесть серий. Хотелось неведомого покоя. У него и в самом деле уже яйца опухли. Он и в самом деле ощущал у себя тяжесть внизу, напоминая бомжа, больного орхитом, которого он иногда встречает в парке. Тот подвязывает треники куском веревки и выставляет напоказ свое хозяйство. Эта патетическая болезнь дает о себе знать, чтобы взглянуть людям в глаза и потом плюнуть в них.