— К черту доктора.

Но Еремей не послушался, а помог барину раздеться, обтер его мокрым полотенцем и переодел в чистое.

— Что, коли придет Маша? — говорил Андрей. — Господи, что я ей скажу?.. Налей вина, хоть чарку. Не понимаешь, что ли?.. Ежели она придет, а меня тут не будет, то вся надежда на Венецкого. Вдруг он додумается, где ее искать?

— Так вот для чего ты его выдавать не пожелал!

— Именно. Последние слова Гришины были о Машеньке. К черту полицию с правосудием вместе! Подай вина, говорю тебе! Венецкий додумается, где ее искать, он может ездить по всему городу и высматривать ее, а я — нет!

— Пороть таких женихов, как этот Венецкий, — буркнул Еремей. — А вина не дам. И завтра же пойду искать жилище поближе к немцу. Он-то на тебя управу сыщет… Переехать придется! Не завтра, так на другой день старый Беклешов сюда людей пришлет…

Дядька стал сгребать кровавое тряпье, вынес, вернулся. Андрей сидел за столом. Он молча оперся локтем о столешницу и подпер лоб ладонью.

Тут заглянул удрученный Тимошка:

— К вашей милости господин Акиньшин.

— Порядочные господа за полночь по гостям не бродят, — буркнул Еремей.

— Ну вот, теперь все они сюда повадятся, — тихо сказал Андрей дядьке. — Будут калеку утешать… А уезжать нельзя… Проси, Тимошка.

Вошел пожилой измайловец, сбросил Тимошке на руки тяжелую, усыпанную снегом епанчу.

— Здравствуй, Соломин, — сказал он. — Я только что приехал, но мне все уж доложили. Я истинно рад тебя видеть.

— Да я-то гостям не рад, — прямо ответил Андрей. — Сам видишь, как все вышло. И всем передай — в сочувствии не нуждаюсь!

— Садитесь, вата милость, — словно бы извиняясь за барскую грубость, попросил Еремей.

— Полагаешь, это безнадежно? — спросил, садясь, Акиньшин. — Рановато белый флаг вывешиваешь. Еще можно повоевать. В столице есть хорошие врачи… Ну да ты, видно, не хочешь об этом… Послушай, Соломин. Я знаю, что Беклешов дрался с Венецким. Знаю причину также. Буду молчать, коли тебе угодно. Только расскажи — что тебе известно об этом грязном деле?

— Для чего тебе? — помолчав, спросил Андрей.

— Для того, что, может статься, есть человек, которому угрожают обнародовать некие письма, открыть грехи его молодости. Соломин, я знаю, что госпоже Венецкой прислали письма, написанные Марьей Беклешовой якобы любовнику. Потому и свадьба развалилась. Что успел тебе рассказать Григорий?

— То же самое, что и тебе известно. И клялся, что Маша невинна.

— Стало быть, сам ничего толком не разузнал. Он не сказал, где эти мерзкие письма?

— Нет. У графини Венецкой, поди, где ж им еще быть? Коли не бросила сгоряча в печку.

— Нет, в печку она их не бросила. Эта барыня умна. Такие письма в материнских ручках — отменное средство управлять сыном. Вдругорядь задумает жениться на бесприданнице — а она бумажками перед носом и помашет: мол, мало тебе было хлопот?.. Соломин, как бы раздобыть те письма?

Менее всего ждал Андрей этого вопроса. Но не первый день он знал Николая Акиньшина — старый полковой товарищ отнюдь не слыл вертопрахом и в вопросах чести был не менее строг, чем Андрей.

— Сейчас я не вижу способа… — после долгого размышления сказал он. — Кабы Гришка был жив… Старый Беклешов мог бы поехать к Венецким, потребовать правды. А теперь ему не до того.

— Для чего тому подлецу, что послал письма, расстраивать свадьбу небогатой девицы? — спросил Акиньшин. — Подлец хотел дать урок кому-то другому — показать, что бывает, когда от него не откупаются. Кому-то — у кого денег куры не клюют…

— Маша пыталась откупиться… — тихо сказал Соломин. — Я нечаянно услышал. Теперь я понимаю…

— Стало быть, она знает, кто подлец? У нее с подлецом был какой-то уговор? Статочно, она собрала слишком мало?

Андрей пожал плечами. Он сводил в уме то, чему был свидетелем сам, и то, что услышал от товарища.

— Тебе не до меня, я вижу, — с огорчением сказал Акиньшин. — А ведь подлец-то у нас, сдается, один на двоих… Если вдруг поймешь, кому Маша могла бы написать те письма, сделай милость — дай знать! И, коли она сыщется… ты ей скажи, что в доме сестры моей ей всегда рады, а сестрица безупречна, не то что я, старый грешник…

— Найди Венецкого, — посоветовал Андрей. — Сегодня он невменяем и рыдает, как дитя, а завтра, может статься, опять приступит к поискам невесты. Ох, если бы и я мог…

— Ты можешь многое, — серьезно сказал Акиньшин. — Ты можешь мыслить. И можешь очень горячо желать. Желание обретает в конце концов плоть — ты знаешь это?

— Как не знать — во всех масонских ложах про такие штуки толкуют. Ты записался в ложу, Акиньшин?

— Ты сам не знаешь, сколь разумный путь подсказал. Ложи только кажутся прибежищем чудаков, вообразивших себя искателями неземной истины. А на самом деле обладают силой и властью…

— То-то государыня своей волей закрыла ложу Нептуна, — заметил Андрей.

— Больше бы ложа Нептуна в русско-шведские дела лезла! Но есть и другие ложи. Ты подал мудрую мысль… Скажи, ты уже нанял в столице квартиру?

— Нет. Сколько можно, буду жить тут. Вдруг Маша придет, не зная, что брат убит.

— Так и не расскажешь подробностей?

Андрей подумал — и решился:

— Я был секундантом на дуэли, но дуэль получилась неправильная. Не с дурачком Венецким следовало Грише драться, — сказал он. — А с тем, кто сплел интригу против Маши. Я — секундант. Я не хотел — но так решил Беклешов. Его затея. Однако я должен сделать так, чтобы дуэль была завершена. Это — долг секунданта.

— Вот оно что. Стало быть, не успел приехать в столицу, как унаследовал врага.

— Да.

— Ну так этот враг тебя и спасет, — уверенно сказал Акиньшин. — У тебя теперь есть долг. И ты пошлешь к черту свою меланхолию, ты будешь лечиться. А подлеца выследим. А коли что со мной случится, мой человек, Афанасий, скажет тебе, где спрятаны важные бумаги, и даст ключ — словечко, чтобы тебе их отдали. Прощай, Соломин! Что разведаешь — пошли за мной. И я — также пошлю за тобой или сам приду.

Акиньшин ушел.

— Пока меня не было в столице, тут завелась какая-то сволочь, — сказал Андрей. — Еремеюшка, тебя ко сну не клонит?

— Какой уж тут сон…

— Тогда отворяй сундук. Узнаем наконец, каким богатством владеем.

Тихо радуясь тому, что питомец не просит вина, Еремей кликнул Тимошку, и вдвоем они выволокли на середину комнаты один из двух сундуков.

— Хоть оружейную лавку открывай, — ахнул Еремей. — Вот, батюшка мой, знатный нож, персидский, что ли? Ножны стальные, по стали серебряные накладки. Клинок с серебряной насечкой, все завитки да усики. Рукоятка деревянная — да чуть ли не под бабью руку, столь мала. Дерево расписное — тут тебе по черному полю и цветочки, и птахи, и дед в чалме сидит — пророк Магомет, что ли?