Ну... я всем своим игрушкам давала имена, а откуда знать в третьем классе, как должны зваться ангелы.

Стряхнув задумчивость, Ксюша продолжила доставать детали из коробке — судя по надписям на ней, сделали игрушку в Германии еще в конце прошлого века. Девушка соединяла детали привычно, не задумываясь, — ангел был лишь составной частью довольно замысловатой конструкции. Яков даже не знал, как ее назвать. Подсвечник? Не совсем, хотя внизу укреплены в гнездах две небольшие свечи. Закончив сборку, Ксюша чиркнула спичкой, подожгла одну свечу, другую. Затем шагнула в сторону, щелкнула выключателем на стене, люстра погасла.

— Смотри! Маленькое новогоднее чудо!

Горячий воздух от свечей стремился вверх, к колесику с наклонными лопастями, венчавшему конструкцию, — оно начало раскручиваться, подвешенные под ним два стеклянных шарика задевали при вращении небольшие бронзовые полусферы, и те позвякивали на манер колокольчиков, негромко, но мелодично. Свет от свечек проходил сквозь прорези колесика, и на темном потолке закружился желтый узор. Яков подумал, что Германия, когда в ней сделали это «новогоднее чудо», была обычной нормальной страной, и бронзовая шестиконечная звезда, над которой «парит» опаленный ангел, символизировала тогда лишь Вифлеемскую звезду и ничего более... Сейчас, наверное, если не прекратили выпуск, то заменили звезду свастикой.

— Я тогда понятия не имела о физике и ее законах, и всё это, — Ксюша кивнула на игрушку, — казалось мне самым настоящим маленьким чудом: само крутится, само звенит... Смотришь и загадываешь желание — самое важное, самое главное в наступающем году, и оно непременно исполняется. Однажды я решила устроить это чудо для себя тайком, во внеурочный день, когда оказалась одна дома. Так было нужно, у меня было очень-очень важное желание, и ждать до Нового Года было никак нельзя. Но свечки тут нужны совсем маленькие, коротенькие, я таких не нашла, взяла большие, с кухни... Дальше продолжать?

— Да в общем-то понятно, что случилось дальше. — Яков осторожно прикоснулся к обугленному кончику крыла: даже сейчас, со штатными свечами, жар ощущался нешуточный, а большие кухонные свечи начали сразу же подпаливать беднягу ангела. — Родители сильно ругали?

— Нет... Никто ничего не узнал до следующей зимы. Мама... мама как раз в тот год умерла. Чуда не случилось, загаданное желание не сбылось. А отец никогда меня не ругал, вообще никогда. Он со мной, если провинюсь, разговаривал.

Последнее слово девушка произнесла так, что Якову не захотелось спрашивать, что это были за разговоры и как происходили.

Отец ее был личностью полумифической. В школе он не разу не появлялся с тех пор, как они с дочерью переехали в Куйбышев (тогда еще в Самару), и Ксюша Суворина стала ходить в тот самый восьмой класс, где учился Яков. На родительские собрания загадочный родитель не являлся, к директору или педагогам его не вызывали (да и не возникало для того причин, успеваемость и дисциплина у дочери не хромали).

За все время Яков видел отца раза три, да и то издалека, мельком, — потом и не узнаешь, если вдруг доведется столкнуться близко. Происходило это примерно так: «Вон, смотри, Ксюхин отец покатил!» — говорил кто-то из приятелей, показывая рукой, а поди разгляди через стекло 101-го ЗИСа, кто там катит... Когда учились в школе, знали лишь, что отец у одноклассницы «большой начальник», а вопросом, чем он конкретно руководит, как-то даже не озадачивались... чем партия прикажет, тем и руководит. Позже, уже в студенчестве, у некоторых такой вопрос возникал. Ответом чаще всего бывал мимический этюд, озвучить который можно было так: «Умные люди таких вопросов не задают, а если спросит дурак, то умный не ответит». Лишь крайне редко звучали смутные намеки, что из окон кабинета Ксюшиного папы открывается вид на места не столь отдаленные (которые на самом деле весьма даже отдаленные, где солнце светит, но почти не греет).

* * *

С Ксюшей они были знакомы уже семь с лишним лет, почти восемь, но по настоящему всё началось этой зимой.

Раньше, в школе, как-то мало обращали друг на друга внимание, хоть и учились в одном классе. А потом жизненные пути-дороги разошлись, Ксюша уехала в Москву, поступать в Институт иностранных языков, — поступила, разумеется. Яков тоже подал документы в вуз, и тоже поступил, — но здесь, в Куйбышеве, на энергетический факультет КИИ. На единственную за годы студенчества встречу школьных выпускников Ксюша из Москвы не приехала, а нечаянно столкнуться на улице, когда девушка приезжала на каникулы, как-то не случалось... До этой зимы не случалось.

Встретились они декабрьским воскресным вечером на динамовском катке — Яков был не один, в компании с Гошей Стукалиным, студентом их группы, и с двумя девушками с потока, причем к одной из них, Насте, испытывал серьезный интерес... так Якову тогда казалось. Увы, Настя в тот вечер осталась без пары. И подруга Ксюши, составившая компанию ей в том походе на каток (имя девушки через пять минут вылетело из памяти), — тоже вычерчивала узоры по льду одна, обиженно надув губы.

А они... увидели друг друга, сразу узнали, заговорили.Обменялись новостями, благо накопилось тех немало: и о своей учебе, и о тех одноклассниках, с кем доводилось встречаться в последнее время. И вроде бы всё, можно заканчивать разговор, и разъехаться в разные стороны, и снова несколько лет не встречаться. Но они не разъехались, говорили и говорили — когда смолкала гремевшая над катком музыка, а когда она гремела и заглушала слова, просто катались вместе. И как-то само собой получилось, что он пригласил Ксюшу на новогодний вечер энергофака, и там они снова танцевали и говорили, говорили и танцевали, но уже не на льду, а на гладком паркетном полу институтского актового зала, превратившегося на один вечер в бальный зал... Назавтра никаких мероприятий, куда можно было бы пригласить Ксюшу, Яков не припомнил, — и они попросту сходили в кино, затем гуляли по городу, и забрели на улицу Обороны, бывшую Казанскую, где двухэтажные особнячки с фасадами, увитыми стеблями винограда, помнили описанные Островским времена, когда Катерина бежала к обрыву, а пароход Паратова «Ласточка» рассекал волжские волны.

(Все, жившие в старой Самаре, твердо знают, что именно их город выведен в пьесах великого драматурга под разными вымышленными названиями, и даже уверенно называют фамилии семейств, в историях которых Островский