стихла, и артисты выбежали на площадь. Там стояли какие-то повозки, тачанки, бродили непривязанные, но оседланные кони. Прячась за повозки и лошадей, мы добрались почти до самого входа в гостиницу, но тут один конь, который до того мирно выщипывал из тачанки сено, ни с того ни с сего сильно лягнул меня в грудь. От неожиданной боли я присела на корточки, стараясь поймать дыхание. В ту же минуту раздались выстрелы – видимо, нас приняли за врагов и открыли огонь. Кто-то из взрослых подхватил меня и принес домой. К счастью, удар копытом оказался не очень опасным, но все-таки пришлось несколько дней просидеть в гостинице, что было для меня серьезным наказанием.

Обычно после боя все артисты, включая нас, детей, оказывали помощь раненым. А когда площадь делалась совсем безлюдной, мы собирали там патроны и гильзы. Как-то мы нашли и принесли домой странную металлическую шишку. Мы не поняли, что это такое, и стали вырывать ее друг у друга, чтобы получше рассмотреть. Однажды, проезжая по тайге, мы уже видели шишки, похожие на эту, в них были орехи, очень вкусные.

Тут в комнату, где мы дрались из-за шишки, внезапно вошел мой дядя. Вырвав ее у нас, он грозно крикнул:

– Эй, шарлатаны! Да знаете ли вы, что это такое?!

– Шишка! – хором ответили мы.

– Эта шишка, – продолжал дядя Павлуша, – приносит людям смерть. Это граната, поняли?

И мы замерли от страшного слова «смерть».

Случались в Челябинске такие дни, когда в городе вовсе не было никакой власти. Тогда цирк закрывался, потому что местные жители боялись выходить из домов, а наши постоянные зрители, бойцы, отсутствовали. В такое время мы устраивали дни отдыха. Город казался вымершим, но артисты не тужили и, как могли, пользовались своим вынужденным отпуском.

Однажды Кадыр предложил всей труппе поехать в лес.

– Хватит нам дышать порохом и конюшней, – заявил он, – пора подышать и кислородом.

Мужчины сели на цирковых лошадей, женщин и детей усадили в простую телегу, и мы отправились.

В лесу мы выставили посты, которые сменялись через определенное время, – на случай неожиданных «гостей». На поляне развели костер, и женщины принялись печь картошку. Неизвестно каким образом Кадыр достал где-то бочонок пива. Его поставили в теплую золу, и тотчас выстроилась целая очередь. Кружек у нас не нашлось, и в отверстие для пробки вставили резиновую трубку. Каждый подходил и тянул пиво из этой трубки под хохот всей очереди, пока стоящий за ним не начинал нетерпеливо колотить его по спине. Мы, дети, тоже пытались подойти к бочке, но нас неизбежно брали за шиворот и выбрасывали из очереди. Когда мы начинали кричать, что на такой жаре тоже хотим пить, нам протягивали бутылку домашнего кваса, но кто будет пить квас, это же совсем не интересно!

Цирк не работал, но репетиции продолжались. Я училась быстро переодеваться. Нужно было уметь мгновенно сменить костюм, чтобы через номер, который идет после твоего, успеть выйти на арену в новом наряде. Случалось, что во время выступления я роняла на манеж некоторые части своего туалета. Как-то, исполняя румынский танец, чуть не потеряла брючки, весь номер мне пришлось одной рукой поддерживать их, что вызывало большое веселье у публики. Было мне тогда шесть лет.

Танец я закончила под аплодисменты и помчалась на конюшню, где мама мгновенно сняла с меня брючки, чтобы переодеть для следующего выхода. Но публика все хлопала, и я не задумываясь выскочила кланяться в штанишках с кружевами и бантиками по бокам. Смеялись все, даже артисты. Я ужасно смутилась и с тех пор перед выходом на манеж тщательно осматривала свой костюм, чтобы избежать позора.

Как-то Кадыр предложил моему деду:

– Пане Вацлав, а не построить ли нам свой цирк? Ну хотя бы в Екатеринбурге? Денег у меня сейчас много, девать их все равно некуда, а может наступить момент, что они и вовсе обесценятся. А так у нас будет цирк, пускай хоть деревянный, зато и зимой в нем можно будет работать. Это для нас, артистов, хлеб, а значит, и жизнь.

Наш дедушка согласился стать и архитектором, и инженером, и прорабом. И уехал… А мы остались и продолжали работать. Перед закрытием сезона была выпущена афиша:

ПРОЩАЛЬНОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ.

ОДИН ТОЛЬКО ВЕЧЕР. «КАБАРЕ» В ИСПОЛНЕНИИ НОВЫХ АРТИСТОВ

Первые два отделения прошли как обычно, а затем на арену вышел директор и объявил, что просит у почтеннейшей публики извинения – новая труппа не приехала, так что «кабаре» не состоится. Может быть, сами уважаемые зрители хотят принять участие в представлении? Он приглашает на манеж всех без исключения.

Публика начала свистеть и энергично топать ногами, больше всех возмущался какой-то купец. Тогда, обратившись к нему, директор сказал:

– Если вы недовольны, касса немедленно вернет вам деньги за билет.

Купец продолжал бушевать, кричал, что знает он нашего брата, денег ему не видать, уж в этом он уверен.

– Почему вы так думаете? – теряя терпение, спросил директор.

– Да потому, – заявил купец, – что я пришел в цирк по контрамарке…

Это было антре, заранее подготовленное артистами, переодетыми в зрителей: пожарный играл на трубе, гимназист и гимназистка пели дуэтом, повара жонглировали кастрюлями. И наконец, второй купец, сидящий в ложе без билета, громко заявил:

– Моя дочка может выступить и спеть романс, который исполняет знаменитая Вера Панина. Дайте мне гитару.

Ему подали гитару, он взял на руки дочку – меня, поставил на перила ложи, откуда я во время исполнения романса чуть было не свалилась, и я начала петь. Раздался хохот публики, по мере того как я пела, он нарастал и, наконец, гремел уже так громко, что моего голоса стало почти не слышно. А я совершенно серьезно выводила слова душещипательного романса – получалась, конечно, пародия, но мне было непонятно, почему смеются все, даже артисты.

После моего выступления на манеж вышла наша труппа. Заиграл оркестр, и все начали танцевать модный тогда танец кэк-уок[6]. Так закончилось наше последнее представление.

В Екатеринбург мы приехали зимой. Гостиницы города оказались для нас закрыты, хозяева частных квартир не пускали артистов на постой, оставался один выход – жить в цирке. К счастью, наш цирк был уже построен, и построен добротно: двойные стены засыпаны опилками, всюду поставлены печки. Каждой семье была выделена гардеробная, где топилась плита. Но, для того чтобы обогреть все здание цирка, не хватало дров. На арене стоял лютый холод, гимнасты и наездники работали в перчатках. У гимнастов без перчаток к металлической трапеции прилипали бы руки.