– Фу, – пробормотал Дэн. – Не употребляй в моей комнате слово «творчество»!

Крекер оказался мягкий, но соленый, и у Саманты пересохло во рту. Марихуана начала действовать, от чего ей казалось, будто голову ей зажали две огромные ладони.

– Не будь таким, как тот тип, – сказала Саманта, закрывая глаза. – Знаешь, тот, который говорит, что захватит с собой на необитаемый остров «Улисса»[2].

– А мне «Улисс» нравится, – заметил Джош.

– «Улисс» никому не может нравиться, – брезгливо поморщился Дэн. – Аверилл права, пусть каждый просто выберет свой самый любимый альбом. Даже если по каким-то объективным стандартам он и не является лучшим.

Какое-то время все молчали. Дым кружился вокруг лампы в углу. Саманта обернулась, чтобы посмотреть пластинки, разложенные перед Аверилл, которая теперь сидела по-турецки, в окружении старых альбомов в конвертах с обтрепанными углами.

– Чудесно, – сказал Джош. Перекатившись по койке, он плюхнулся на пол рядом с Аверилл. Порывшись в стопке, он нашел то, что искал: альбом с фотографией улыбающейся женщины с ярко накрашенными губами, вскинувшей руку ко лбу.

– Мы с моей женой…

– Да упокоится она с миром. – Аверилл подняла бокал. Жена Джоша погибла в автокатастрофе пять лет назад.

– Да упокоится она с миром, – торжественно повторил Джош. – Мы с женой познакомились на дискотеке в колледже, и «Путь к Гудзону» был первой песней, которую мы танцевали вместе.

Дэн пропел первые несколько строк из песни на удивление высоким фальцетом, рассмешив всех. Саманта закрыла глаза, и ей показалось, что комната кружится, кружится, кружится…

– Если следовать такой логике, я выбираю «Последователя культа». – Аверилл взяла лежащий у изножья кровати альбом с белыми заснеженными вершинами на обложке, смутно напоминающими пейзажи Шпицбергена. – Мой брат Оливер заставлял меня слушать ее, когда возил в школу. Я ее терпеть не могла. Но теперь, когда его нет в живых, только это я и могу слушать.

Саманта порылась в разложенной перед ней музыке. По большей части пластинки были старые, оставшиеся Джошу от его бабушки: Элвис Пресли, «Битлз», «Роллинг Стоунз». Аверилл начала раскладывать пластинки по группам, и Саманта перебрала альбомы «Пинк Флойд»: красные буквы на белой кирпичной стене, луч света, проходящий через призму и раскладывающийся в радугу. Она нашла мужчину, пожимающего руку своему двойнику, объятому огнем, и отложила пластинку в сторону.

– «Хочу, чтобы ты был здесь», – сказала она. – «Пинк Флойд». Это была любимая песня моего папы, потому что она была любимой песней его мамы. Он прокручивал ее снова и снова. – Саманта покрутила в воздухе пальцем. – Порой при этом плакал.

Слезы обожгли уголки ее глаз, но она улыбнулась.

– Я что-то забыла, как умер твой отец? – спросила Аверилл.

– Покончил с собой, – сказала Саманта. – Через пару лет после смерти мамы. Полагаю, он просто… выдохся.

Она подумала о том, как сказала сегодня Хагену, что он умирает с тех самых пор, как ушла из жизни его жена, только тело его еще медлит. Когда Саманта была младше, она злилась на своего отца, считая, что ее одной было недостаточно, чтобы привязать его к жизни. Но теперь она чувствовала, что он слишком хорошо сознавал, что оказался в куске распускающейся трикотажной ткани, что мир разбирает сам себя, и просто не захотел стать свидетелем этого.

В отличие от нее, подумала Саманта. Она хотела увидеть, как все развалится на куски.

Аверилл остановила проигрыватель, прервав на середине грустную песню «Злость, жажда и деньги». Подняв иглу, она убрала пластинку в конверт и поставила энергичный тяжелый рок.

Саманта задумалась: неужели после старта «Ковчега» ее друзья будут постоянно оглядываться назад – на Землю, на жизнь, оставленную там? И сам «Ковчег» для них лишь капсула времени, позволяющая своим обитателям жить в собственных воспоминаниях, путешествуя к далекой планете, и умереть вместе с ними.

Осталось два дня

– Образцов остается еще так много, – простонал Дэн. – И никто их больше никогда не увидит!

Они сидели на табуретах в лаборатории. Все необходимое оборудование уже было собрано и отправлено на «Ковчег», который возвышался на огромном авианосце, стоящем на внешнем рейде, – в прошлом это был военный корабль из флота бог знает какой страны; теперь это больше не имело значения. Сумка с вещами Саманты стояла в ногах кровати. Дэн принес проигрыватель в лабораторию, потому что теперь он крутил музыку непрерывно, словно не хотел слушать свое собственное горе.

Саманта чувствовала, как до всех наконец доходило ощущение неизбежности происходящего. Сегодня утром она слышала, как Аверилл всхлипывала в ду́ше. Джош то и дело умолкал на середине предложения, останавливался на середине шага, застывал на середине мысли. Теперь, когда у нее больше не осталось неотложной работы, Саманта ходила каждый день к Хагену, который, спокойный, как и прежде, продолжал ухаживать за своими растениями.

Он рассказывал ей о них, пока она ему помогала. Рассказывал о Rhizanthella gardneri, растущей под землей в Западной Австралии. О Caleana major, похожей на белую птицу в полете, с расщепленными на концах листьями, напоминающими перья. Об Anguloa uniflora, закрученной вокруг своего центрального стержня подобно сложенным пальцам, защищающим от ветра пламя спички. Разнообразию растительного мира не было конца и края, и профессор с нарастающей скоростью день за днем перечислял различные цветы, показывая Саманте фотографии, когда у него не было живого экземпляра. Она не знала, почему из всех прощальных слов, которые мог бы выбрать Хаген, он выбрал именно эти и выбрал в качестве слушателя ее. Но она слушала.

– Давайте каждый сделает еще по одному образцу, – предложила Саманта.

– Что? – спросила Аверилл. – Зачем? Больше их размещать все равно негде.

– И что с того? – пожала плечами Саманта.

– Ну хорошо, – согласился Джош. – Я хочу сказать, компьютеры по-прежнему подключены.

Каждый выбрал себе по тележке с живыми образцами, размещенными в стеклянных контейнерах, заполненных питательным раствором. Саманта пристально всматривалась в растения в поисках цветков. Теперь уже не было никакого смысла изображать беспристрастность.

Увидев что-то синее, девушка просунула руку между контейнерами, выбирая нужный. Она улыбнулась, увидев маленькие цветки – крошечные, размером не больше ногтя, лазурно-голубые. Или скорее, подумала она, вспоминая то, что ей говорил Хаген, очень специфического оттенка пурпура.

Саманта отнесла контейнер на свой стол, включила лампу и тронула «мышь», оживляя экран компьютера. Растение было простое: толстые вощеные листья у основания, довольно хрупкий центральный стебель, вроде плюща. Цветки собрались пучками сверху, голубые и белые. У каждого имелось по три лепестка в виде капелек и три чашелистика, синих с белыми прожилками. Внизу была маленькая губа с зазубренными краями, также голубая, но темнее обрамляющих ее лепестков и чашелистиков. Посредине каждый цветок был покрыт пылью желтой пыльцы.