Элизабет здорово ошарашило то, чем поделился с ней Фредди. Впервые она наткнулась на слова «Дредфорское Знание» в письме, которое нашла в номере Селены Химс на позапрошлое Рождество – подписанном просто «Д». И хоть об этом «знании» ей ничего не было известно, было ясно, что это некий магический способ отделить душу человека от его тела, чтобы сохранить и то, и другое, пусть даже и в ослабленном и ожидающем состоянии. Однако даже после поисков в библиотеке Элизабет не удалось ничего узнать о Дредфорском Знании.

Девочка встала и подошла к окну. Снегопад как будто ещё усилился. Она задёрнула занавески и вернулась к ноутбуку – поискать информацию о ближайших фазах луны. На экране перед ней появилась табличка с датами, и, прикинув кое-что в уме, Элизабет осознала ужасное: третье полнолуние после смерти Грацеллы будет через две недели – в ночь на Пасху.

Она хотела написать Фредди коротенький ответ – о том, что обнаружила, о том, что видела у шахты, о том, как будет рада его приезду, – но ей не хотелось опаздывать. Элизабет было ужасно интересно узнать, как там дела у Ланы, и она обязана была рассказать Норбриджу про красное свечение, которое как будто видела в снегу у заброшенной шахты.

«И про Дредфорское Знание тоже, – подумала она. – Я расскажу Норбриджу о том, что нашёл Фредди».

Элизабет закрыла ноутбук, встала со стула и отправилась на тринадцатый этаж.

Элизабет постучала в дверь офиса-обсерватории, а услышав изнутри бодрое «Входите, пожалуйста!», проскользнула внутрь. Комната была маленькой и почти без мебели, зато медный телескоп на стеклянном балкончике выглядел весьма внушительно. Через него Норбридж показал Элизабет всё – от колец Сатурна до горы Арбаза в отдалении, но самым волнующим была статуя Уинифред, матери Элизабет, на постаменте на другом берегу озера Луны. Дорога на тот берег была ещё недостаточно расчищена, чтобы там побывать, но Элизабет надеялась, что скоро ей это удастся. Она с нетерпением ждала этого дня.

– Элизабет, моя дорогая! – воскликнул Норбридж, появляясь из комнаты на противоположном конце коридорчика сбоку от гостиной. Он был одет в свой неизменный пиджак и белую рубашку с чёрным галстуком-бабочкой, а на ногах у него были крепкие ботинки; его абсолютно седые усы и борода были, как всегда, аккуратно подстрижены, а румяное лицо – глаза беззаботно сияют, как будто он всегда готов сказать что-нибудь, лишь бы вы улыбнулись – казалось таким жизнерадостным, каким Элизабет почти всегда привыкла его видеть. Он приветственно раскинул руки. – Ты пришла!

Элизабет улыбнулась.

– Джексон сказал, ты хочешь меня видеть.

– Хочу. – Он поманил её пальцем и, повернувшись спиной, добавил: – Прошу, сюда. Я хотел с тобой кое-чем поделиться.

Окна в кабинете Норбриджа – с серебристо-чёрным шерстяным ковром и заваленным бумагами письменным столом; освещённом двумя лампами и заставленном шкафчиками и книжными полками – были огромными, от пола до потолка, и за ними чернело небо. Однако самыми замечательными в этой комнате были стены, выложенные сине-белой плиткой, на которой были нарисованы сцены из истории «Зимнего дома» – видные достижения членов семьи Фоллс в альпинизме, беге на лыжах и хождении на снегоступах, а также разные яркие события, например, приземление знаменитого воздухоплавателя Гектора Веласкеса возле озера Луны в конце его выдающегося полёта через все континенты на дирижабле или вечер, когда известная португальская певица Хелена Феррейра записала в Грейс-холле свой меланхоличный концертный альбом, долгое время державшийся в топах музыкальных чартов, «Тоска по засахаренной сласти молодости моей», – перед полным залом её фанатов, лакомящихся флюрчиками. Десятки сцен красовались на стенах – синяя краска на кремово-белой плитке. Элизабет считала, что это самое прекрасное из всего, что есть в отеле. Здесь было даже изображение её матери, когда та была ещё девочкой. Надпись под картинкой с Уинни в тёплой парке на снежном пике гласила: «Самый юный человек, совершивший восхождение на гору Арбаза, – отважная и бесстрашная Уинифред Фоллс, одиннадцати лет». Это изображение всегда волновало Элизабет – она одновременно чувствовала гордость, решительность, но сильнее всего – печаль, потому что матери она лишилась восемь лет назад.

Однако за красотой комнаты скрывалась и глубокая важность: когда Норбридж впервые привёл сюда Элизабет несколько месяцев назад, он объяснил, что она – всего лишь пятый человек, который входил сюда, после дедушки Норбриджа Нестора, сына Нестора Натаниэля, самого Норбриджа и Уинни. Первые трое были теми, кто более 120 лет управлял отелем с момента его основания, за ними следовала дочь, которой было суждено стать следующей хозяйкой отеля, если бы не её исчезновение и преждевременная смерть, и, наконец, сама Элизабет. Девочка вспомнила вопрос Хайрама, заданный около часа назад, о том, что однажды она продолжит дело Норбриджа.

Дедушка жестом пригласил Элизабет сесть на диван; сам он опустился на огромный дубовый стул и некоторое время разглядывал внучку, прежде чем сказать:

– Как покаталась сегодня?

– Случилось кое-что странное, – ответила Элизабет и пересказала всё, что произошло с того момента, как она увидела красный платок на дереве. Норбридж внимательно слушал, время от времени кивая и задавая уточняющие вопросы. Когда Элизабет упомянула, что наткнулась на Хайрама, Норбридж перевёл взгляд на ковёр и погладил себя по бороде.

– Что ж, это меня беспокоит, – сказал он, поднимая глаза. – Эта шахта запечатана с 1887 года, и оттуда попасть внутрь невозможно… – Он оставил предложение висеть в воздухе и поглядел в огромное окно, снова поглаживая бороду. – Ты говорила, на тебя нахлынуло то странное ощущение? И на снегу был какой-то пурпурный отблеск? И земля тряслась?

– Именно так, – ответила Элизабет. Она знала, что принесла тревожную весть, и ей хотелось поделиться всем этим с Норбриджем; но теперь, видя, как он взволнован, она забеспокоилась ещё сильнее. Однако какая-то её часть была воодушевлена тем фактом, что дедушка воспринял её всерьёз. Были времена, когда Элизабет расстраивалась, потому что Норбридж не уделял достаточно внимания её тревогам. То, что теперь он искренне переживал и не ставил под сомнение ни единое её слово, льстило Элизабет.

– Что если Грацелла пытается вернуться? – спросила она. Ей снова вспомнился красный платок и то, как явно специально он был привязан к дереву. – И что если кто-то пытается ей помочь?

Норбридж задумался.

– Но тогда встаёт вопрос: кто?

Этим вопросом задавалась и сама Элизабет почти с того момента, как поспешила уехать от запечатанной шахты. Подозреваемых было немного. Дочь Грацеллы, Селена, погибла в подземном проходе одновременно с тем, как Грацелла высосала годы жизни из Ланы, а Ланины родители и брат бежали в канун Нового года. Норбридж пытался, не поднимая лишнего шума, выяснить место их нахождения, но в ответ получил только смутное сообщение от своего друга, держащего отель на Мальте, что на курорте под названием «Вилла Мальтселла» недалеко от Венеции видели семейство, по описанию похожее на Паутеров. А Элизабет не могла представить, кто захотел бы помогать Грацелле, кроме Ланиной семьи.