Выпивает строго по праздникам, изредка в выходные, ребятишки ждут не дождутся этих дней — конфеты всем раздаёт, на себе катает, кружит, частушки-прибаутки. Никогда мордой в грязь не падал, голос не повышал. Утром будто не пил, — на работу как штык. В праздник тесть его с битончиком бежит за пивом, тёща ему пироги-шаньги печёт (Иваныч любит). Гады и только. В праздник соберутся — такая же рвань, как и он, поют, смеются, галдят. Не то, что мы интеллигенты, слово, не взвесив — не скажешь, а если выпьешь маленько — рвёт, выворачивает, да жена с тещей и тестем плешь проедят — не то сказал, не то подумал. А эти на своей гулянке подерутся, через минуту сидят — обнимаются, радостные. Гады и только.

Тут такие дела прокручиваешь, такими деньгами ворочаешь, всего боишься, бессонница, невроз, лишнего шага боишься ступить. А он привезёт со свалки досок, жести, хлам всякий, — доволен как поросёнок — пилит, колотит, строгает. Подвезёт кого на машине, чуть сам «спасибо» не говорит, дурак, да и только. И оболтусы его сопливые все в папу — красномордые, коренастые, всегда вместе как гусята, чего-то долбят, копают — минуты спокойно не посидят, есть в кого. У меня Гоша, правда, маленький, худенький, зато учится хорошо — музыке, иностранным языкам, Маргарита-дочурка тоже хоть куда, вся в маму. Фамилия у меня Елёдкин, дак он гад, с его подачи, букву «С» впереди добавил и все меня кроме как «Селёдкой» в округе не зовут. Жена, тесть, тёща туда же, чуть что — Селёдка!! Ты, — говорит, — Кузьмич, не парься». Ему что не говорить — ни начальства, ни подчинённых; ни украсть, ни покараулить. А тут — перед начальством в три погибели, перед подчинёнными — грудь колесом, а он прям прямёхонький, наоборот начальство перед ним елозит. Мастер-«золотые руки», гад такой.

У меня вся жизнь борьба, хоть и победителем никогда не был, любил одну — отдали за кого надо. А он как любил свою блаженную Вальку с пятого класса, так до сих пор сопли размазывает с цветами своими. Как была мне виолончель и любовь к музыке хуже изжоги, так и осталась эта неприязнь. А Ванька-гад так наяривает на гитаре, на балалайке, да на всём, мне кажется, что может издавать звук что твой Паганини. Пошёл работать куда хотел, к чему руки лежат. А здесь родители пристроили к кормушке — и бросит жалко, и сидеть страшно. Всю жизнь лавировал перед родителями, педагогами, начальством, родственниками. Боялся высказаться, говорил — недоговаривал, всё окольными путями. А у него всё наоборот — за словом в карман не лезет, если сказал — как припечатал, пообещал — разобьётся, а выполнит (прямолинейный, как линия электропередач).; рыбак заядлый — свободное время всё на реке (снасти, стульчик) в компании друзей и своего выводка, там и картошку пекут, уху варят. Улов — десяток окуней с палец, домой несут как тигра-людоеда, гордые, довольнёхонькие. Как-то раз тоже с гостями выбрались на реку, а тут он с компанией своих друзей и знакомых, кричит мне: "Кузьмич, тебе-то зачем рыба — нелогично" и заржали как кони, причём обе компании. Всё настроение, гад, испортил. Тут дело провернёшь, подарков купишь, «спасибо» не дождёшься — кроме постных лиц ничего не видел. Про иваныча это всё у меня поверхностное, а внутри — в мыслях потаённых хотелось так же как он жизнь прожить. Ни от кого не зависеть, ни кого не бояться, всё уметь, всем помогать, не замучено, а от всей души улыбаться. И жаль, что судьбу не перепишешь и не исправишь. Жаль.

Ремонт по-русски

Охранял я как-то зимой, в лесу гараж с лесозаготовительной техникой. На выходные уехали лесорубы домой, остался я один с двумя маленькими, но злыми собачками.

На следующий день, перед рассветом, слышу истошный лай, потом вой, и скребутся в балок что есть силы.

Я открываю дверь, посмотреть, что за хрень, а собаки пулей залетели, под лавку забились. Я вышел, огляделся, мама родная, читал, слышал, никогда не видел и вот он инопланетный корабль. Большущая тарелка, второй такой же прикрыта, серебристая, с светящимися иллюминаторами. Стоит она боком одним наклонена, на двух опорах, и мужики какие-то в золотистых комбинезонах с третьей опорой что-то делают, как бы ремонтирует.

Подхожу значится, здороваюсь, спрашиваю: «Что сломались?» Голоса их не слышу, но в голове в мыслях явно слышу ответ: «Взлететь взлетим, но нигде и никогда уже не приземлимся».

Оказывается три опоры посадочные, ещё играли роль навигационную. И в один голос: «Куньдец, куньдец» и руками разводят. Я так понял, что их «куньдец» это как по-нашему, ничего хорошего.

А что получилось, они приземляться стали и одной опорой напоролись на каток от трактора, и подвернули ногу-то. Сначала внимания у меня на технику было, как никак бывший механизатор, все рассмотрел, прикинул что к чему, потом на них обрати внимание, высокие, худые, пальцы что карандаши длинные, тонкие, а сами бледные будто некормленые, глаза большие, небесно-голубые, волосы белые, рот маленький, губы будто склеенные не открываются, не шевелятся.

И как говорится, хоть какие они, а помогать то надо, беда сплочает. Пошёл в балок, взял пилу, выпилил из штабеля с лесом вагу потолще, да подлиньше, чурку по размеру опоры, блюдце то их на одну сторону накренилось. Показал, как пользоваться этим устройством, с двумя потерпевшими, поднимали осевший край аппарата, а третий пришелец подставлял чурку под днище, все выровняли, сделали пол дела.

Смотрю, они попробовали поправить опору, вышедшую из пазов, не поддаётся ни в какую. Стали они руки заламывать, глаза закатывать, куньдец одним словом.

Ну что, пошёл я в слесарку, взял тёщу- самую большую кувалду, два добрых лома, показал, где нужно отжать, где нужно прижать, стукнул несколько раз, ни в какую не поддается. Нет не расстроился, а наоборот раздраконился, кричу глядя на опору, да мы не лыком шиты и прошёлся матом по каждой заклёпке, скинул куртку, рукавицы, поплевал на руки, и в пол взмаха вогнал конструкцию на место родное.

Крепление и что там было, повылетало пошёл, принёс проволоки и закрепил как положено. Да и кричу им, чтобы под ноги смотрели, в прямом и переносном смысле.

Ага взлетели значит, попробовали сесть, нормалёк, куда лучше новой, «фантастика» — читаю их мысли. Стали они благодарить меня, по плечу хлопают, как наши мужики заправские, своими пальцами как плетьми.

И рот у них оказался большущий и язык что