– О господи!!!

Яков Федотович по-прежнему сидел на полу и бессмысленно твердил:

– Подожди, подожди… – словно хотел схватить убегающее время и вернуть его в ту точку, где Надька была ещё живой.

Нинка стояла в дверях и выла, Валька ушла звонить.

Поздним вечером, разгоняя тишину и темноту, приехали милиция и «скорая». Надьку увезли в морг, а Якова Федотовича в тюрьму.

Допрос

Следователю Ивану Ильичу Жихареву недавно исполнилось двадцать девять лет. Он был высок, спортивен, широкоплеч, лоб открытый, волосы тёмно-русые короткие; глаза тёмно-карие, пытливые, возможно по профессии. Взгляд его словно спрашивал встречавшегося: «Ты кто, и как дошёл до теперешнего состояния?»

Родителям его, занятым прежде всего устройством личной жизни, было не до сына, и воспитывался Ваня у бабушки с дедушкой, которые были люди старых взглядов.

Может поэтому, дожив почти до тридцати лет, он не знал кто такой Гарри Поттер, и никак не мог запомнить, чем ситхи отличаются от джедаев5, и кто из них хорошие парни, а кто плохие.

Зато он читал Чехова, Горького, Льва Толстого и вынес из этого чтения редкое для сегодняшнего дня убеждение, что каким бы диким, нечистым, пьяным, лохматым не выглядел русский мужик, в нём есть прочный спасительный стержень: а именно, то, что больше всего на свете он любит правду, в смысле справедливости6. Под русским мужиком понимал Иван Ильич своих местных, сельских мужиков, охреневших от безделья и пьянства.

Он был убеждён, что последний пьяница не дурней него, человека с высшим образованием, и отличается от него ровно так же, как цветок, выросший в тени на высохшей убитой земле, отличается от цветка поливаемого, пропалываемого на удобренной, взрыхлённой почве.

Отсюда он делал вывод, что кичиться перед работягами ему нечем, а совсем даже напротив, он в долгу перед ними, кормившими, одевавшими, защищавшими его, пока он учился.

Вот к нему-то, Ивану Ильичу Жихареву, и привели утром следующего дня на допрос Якова Федотовича Ступкина, который, сев на стул против следователя, сразу отключился от мира и застыл, глядя в окно круглыми глазами.

– Скажите, Яков Федотович, вы на пенсии? – прервал молчание Жихарев.

– Что?

– Вы уже на пенсии?

– Да.

– А кем вы работали?

– Кем работал? Трактористом.

– На каких тракторах?

– На разных. Пока совхоз был – на ЮМЗ с грейферным погрузчиком, ну и с этой, как её…, с экскаваторной навеской.

– Хорошо зарабатывали?

– По-разному.

– По-разному – это как?

– Бывало, восемьдесят рублей – когда на ремонте, бывало четыреста. Да только разницы никакой не было.

– Почему?

– Не знаю. Я не чувствовал. А зачем вы спрашиваете?

– Интересно.

– Что тут интересного?

– Не просто же так вы убили человека.

– Гражданин следователь, я не убивал!

– Но все же видели…

– Я не мог убить Надьку! Это неправда.

– Почему неправда?

– Потому что не может быть, чтобы я убил жену! Гражданин следователь! Если бы я вам сказал, что вы убили свою мать, вы бы поверили?

– Конечно, не поверил бы, ведь я её не убивал.

– Вот и я не верю, потому что не убивал Надьку! Я не мог убить свою жену!

– Ну хорошо. Расскажите тогда, как было дело. Начиная с самого утра.

– Я не знаю. Не умею рассказывать. В тракторе сидишь, мотор слушаешь, а сам ничего не рассказываешь. На пенсию пошёл, мы с женой всё больше матом… Она меня на три русские буквы, и я её туда же.

– И всё же… Вот вы встали утром.

– Я всю ночь не спал. Жарко было, и кот на кровать натряс. Я не могу спать, когда вонь.

– Не спали… Но потом встали, позавтракали…

– Ни …, извините, я не завтракал! Встал, а их уже нет. Жены и дочки. И есть нечего. Поматерился про себя и пошёл на огород картошку окучивать и жука ловить.

– И работали до обеда?

– Ну да. Когда от жары стал мотыляться, пошёл в дом. Их нет, сваренного нет, ничего нет! Денег, чтобы купить чего пожрать, тоже нет – они уже и мою заначку пропили! Захотелось холодного пива. Сто рублей я припрятал. Пошёл, купил бутылку. Выпил. Кот зашёл и пометил на дверь. Поймал его. Он мне руку разодрал. Вот! – Яков Федотович показал воспалившиеся глубокие царапины. – Озверел я. В общем… Убил кота…

– Как убили?

– Головой о порог и ногой наступил.

– А потом?

– Не помню. Допил бутылку и заснул.

– Спали, пока не пришли жена и дочь?

– Да.

– И что дальше?

– Жена схватила за грудки, прицелилась в морду дать. За кота.

– А вы?

– Оттолкнул.

– И что?

– Упала и … головой о печь.

– И умерла?

– Но я же её не сильно толкнул, гражданин следователь! Я до этого кулаком ей по башке наворачивал со всей силой, и ничего! Не убивал я!

– Она упала, ударилась затылком об угол печки и после этого умерла?

– Да. Кажется, так и было.

– А это, Яков Федотович, и называется «непреднамеренное убийство».

– Но она не от моей руки умерла! Я не убивал её! Как я мог!? Надьку!?

– Ну хорошо, отдохните пока, подумайте.

– А это что там?

– Где?

– За окном?

– Не понимаю вас.

– Дождь что ли?

– Да. А что ж тут такого?

– Если бы вчера…

У судмедэксперта

В тот же день Иван Ильич пошёл к судмедэксперту Николаю Ивановичу Баланцеву, чтобы передать ему список вопросов, на которые тот должен был дать следствию ответы.

Николай Иванович носил начавшую седеть бородку, был невысок, лыс, под серыми, чуть навыкате глазами, мешки, как старинные подлучинные бадейки. Ему было пятьдесят восемь лет, и всё он в жизни прошёл, всё испытал: служил в армии, год работал на заводе, в двадцать шесть окончил медицинский институт и получил распределение в Центральную районную больницу, в которой семь лет проработал хирургом, зарекомендовав себя с самой лучшей стороны так, что в конце горбачёвских реформ, по примеру Виктора Боссерта, избранного директором Рижского автомобильного завода, был выбран коллективом главным врачом ЦРБ.

Вскоре, уже при Ельцине, Николай Иванович понял, что его пост, также, как депутатство в районном совете, не дают ему ничего, кроме забот и огорчений, и пошёл в бизнес. Здесь его дела поначалу пошли очень хорошо, благодаря встрече со старым школьным товарищем, ставшим в то время в Городе едва ли не олигархом регионального значения. Под руководством этого друга, Николай Иванович развернул в районе сеть магазинов, в которых стал продавать экзотические товары, ранее не виданные советскими туземцами («Амаретто», «Марс», «Сникерс», «Чупа-Чупс» и прочие «стекляшки»).

Благосостояние Баланцева стремительно росло, и он