Шрифт:
Интервал:
Закладка:
За год боёв перед глазами прошло столько ужасающих картин смерти, что, казалось, более страшных событий уже не будет никогда, потому что страшнее того, что ему пришлось испытать просто не может быть.
Завтра они обязательно отнимут высоту у немцев. Туда затащат свои пушки артиллеристы, а они, подминая гусеницами бегущих по склону фашистов, помчатся дальше брать эту неприступную Новогригорьевку. Только на сей раз не так безрассудно, как они пытались ломиться напролом прошедшие два дня.
Сегодня Ивану удалось засечь, откуда в деревне лупили в них «Фердинанды». Они стояли посредине деревни в замаскированных сараях. Таких самоходок было несколько. Их экипажу чудом удалось выйти из зоны обстрела этих «Фердинандов». Два Т-34, которые шли слева от него, сгорели у Ивана на глазах.
«Мне опять повезло, — мелькнула неожиданная мысль. — Уже больше года удача сопутствует. Сколько времени она может ещё продлиться?»
То, что это было везение — сомневаться не приходилось.
В Сталинграде погибли все его сослуживцы, с которыми он переправлялся через Волгу. Потом приходило пополнение на смену погибшим, но и оно в связи с ежедневной гибелью бойцов успело обновиться несколько раз.
Из того пекла они с Васькой Родиным выбрались, казалось, совсем случайно. Но и друга теперь больше нет рядом с ним. Он погиб тогда в бою под хутором Калинин, его обгоревшее тело извлекли из танка и похоронили в братской могиле. Васька остался лежать в курской земле навсегда.
Об этом Иван узнал лишь после возвращения из госпиталя. В тот день он впервые за время пребывания на фронте смахнул со щеки накатившуюся слезу. С трудом справившись с комком в горле, он дал себе клятву: будет теперь не просто воевать, выполняя поставленную задачу, а убивать этих гадов при любой возможности, с упоением давить гусеницами бегущие перед ним фигуры серо-зелёного цвета. С потерей друга в нём появилось беспощадное ожесточение не только против всяких гансов и фрицев, но и ко всему немецкому — танкам, пушкам, машинам, блиндажам…
— Что, Березин, не спится? — спросил его командир орудия Арефин. — В башке дурные мысли вертятся?
— Вертятся, — ответил Иван. — О жизни размышляю.
— А чего о ней размышлять? Сегодня жив остался — и слава богу. На войне глупо заглядывать далеко вперёд. Нужно радоваться тому, что подфартило сегодня. А завтра — это будет завтра. Так легче жить, Ваня.
— Совсем не думаешь о будущем? — удивился Иван.
— Совсем.
— Как тебе это удаётся?
— Каком кверху, — усмехнулся в полутьме Арефин. — Приказ такой себе объявил. Не выворачивать раньше времени душу наизнанку и точка. Думать начну в первый день после победы. Если, конечно, доживу. В чём я глубоко сомневаюсь.
— Почему? — спросил Иван, ловя себя на мысли, что сам с некоторых пор стал сомневаться в бесконечном везении. Он видел, как быстро сменяются вокруг него люди и не верил в собственную исключительность. К смерти он был готов, и, как ни странно, ему было жаль почему-то не себя, а мать, сестёр, Таисию…
— Потому что статистика — вещь неоспоримая. На войне бессмертных и неуязвимых не бывает. Я на фронте с первых дней, и на сегодня таких как я — уже единицы. А война ещё не скоро закончится. Скоро настанет и мой черёд, — обречённым голосом закончил Арефин. Кстати, которое число сегодня?
— Уже, наверное, пошло 19-е декабря, — ответил Иван.
— Значит, пошел 911-ый день моего пребывания на фронте, — каким-то невзрачным голосом произнёс командир орудия.
Павел Арефин был старше Ивана на четыре года, но выглядел намного старше своих лет. Когда началась война — он заканчивал срочную службу где-то на Украине, до демобилизации оставались считанные дни. Танковый полк, в котором он служил, успел поучаствовать лишь в одном бою. Потеряв все машины, остатки полка попали в окружение и несколько месяцев пробивались к своим. Потом судьба сложилась, как у многих других. Сначала пятились до Волги, потом наступали.
Арефин сменил пять экипажей, дважды отлежал в госпитале. Совсем недавно узнал, что вся его семья погибла в оккупации.
— Настроение у тебя, Паша, совсем не боевое, — сказал Иван. — С таким настроением воевать нельзя, нужно проситься в хозроту.
— Э-э, нет, Ваня, — встрепенулся Арефин. — Стоит мне увидеть цель, а затем хлопнуть по ней — моё настроение враз подскакивает до максимума.
В словах командира орудия была правда. Он действительно преображался в бою, бурно радуясь каждому удачному выстрелу. Арефин громко восклицал, когда его снаряд разносил вдребезги огневую точку немцев, и ругался матом, когда вражеский снаряд ударял по их броне.
Арефин умолк, пытаясь, вероятно, уснуть. Через полтора часа ему предстояло заменить в карауле заряжающего Сотниченко.
Мысли Ивана унеслись в родной посёлок. Вспомнилась Таисия, как наяву проплыло перед глазами их последнее свидание на берегу реки, в уютном гнёздышке.
«Где же ты сейчас, Таисьюшка? Почему не даёшь о себе знать?» — подумал он, представив её в очередной раз в военной форме.
В первое время, когда Таисия сообщила, что отправляется на фронт, Иван не мог представить её в солдатской гимнастёрке. В его памяти она осталась навсегда в ситцевом платье, в котором пришла на проводы. Но позже, увидев однажды молодых медсестёр, он мысленно поставил Таисию рядом с ними и нарисовал для себя её образ.
Иван долго ещё думал о своей девушке, пока не задремал.
В тревожной дрёме он вдруг увидел их встречу в каком-то незнаком городе. Вокруг висел густой туман, домов нельзя было различить. Она бежала ему навстречу с распростёртыми руками и что-то кричала, а он стоял и не мог сдвинуться с места. Наконец, Таисия добежала до него, бросилась на шею, принялась целовать. Но Иван почему-то не чувствовал её поцелуев, как не чувствовал и её объятий. Девушка была холодной и невесомой, казалась какой-то полупрозрачной…
Но это был всего лишь зыбкий фронтовой сон.
Иван встретился во сне с Таисией в то время, когда её уже не было в живых. За две недели до освобождения Киева её арестовало гестапо. После мучительных пыток девушку расстреляли.
В разведывательно-диверсионной группе, где она была радисткой, её звали Анечкой. Аусвайс был выписан в немецкой комендатуре на
