разница! Левые эсеры, анархисты и прочие — одна сволочь[iv]! Но ах как зря он это сказал…

Воздух на улице сырой, невкусный, пахнущий железнодорожными мастерскими, портом и дымом недалёких пожаров. Но после табачного угара не могу надышаться, и дышу чуть ли не до боли в лёгких, насквозь пропитавшихся табачным дымом.

Под ногами мокрый снег, грязный, многажды перемешанный сапогами и ботинками, с промоинами воды, в которой плавают островки рыхлого льда. Скользко, сыро, ветрено. На улице горит единственный тусклый фонарь, но кое-где светятся окна, и в общем, ориентироваться можно.

Олаф с товарищами, оскальзываясь, уходя вдаль, не оглядываясь. Несколько десятков метров, и они скрылись из вида.

Гулко ухают пушки, следом слышно пулемётное стакатто, трещат выстрелы из винтовок, что-то рвётся вдали, и снова слышны выстрелы артиллерии.

— Корабельные, — закуривая, со знанием дела говорит один из моряков, прислушиваясь к звукам редкой канонады, — шестидюймовая ухнула!

— Русский Флот, — согласно кивает механик, и остальные соглашаются с ним. Да собственно, больше и некому… а у меня аж зубы сводит. Как всё это не вовремя!

Во время Февральской Революции матросики в Хельсинки-Гельсингфорсе поддались р-революционному угару и левацкой пропаганде, и изрядно сократили количество офицеров на кораблях. Цифры называют разные, да и интерпретация события отличается порой диаметрально.

Одни увидели в этом происки вражеских разведок и в подтверждение своей версии ссылаются на опыт Французской Революции, когда британские агенты руками местной сволочи изрядно ослабили французский флот. Сперва — убив лучших офицеров, а после — устроив гонения аристократии, которой среди флотских всегда было полно.

Другие говорят, что морские офицеры, которых озверевшая матросня сбрасывал с кораблей на лёд, топила в полыньях и вешала на реях, вполне заслужила своей участи. Дескать, остальных-то не тронули! Нормальных.

А убивали, дескать, только «дантистов» и любителей закручивать уставные гайки, подводя служивого человека под трибунал за всякую мелочь. Ну и интендантскую сволочь, их-то всегда есть за что!

Чёрт его знает… Но верно то, что насытившись крови, матросы вернулись на корабли, где и сохраняли какое-никакое, а подобие нейтралитета, неся донельзя странную службу и не вмешиваясь в дела Княжества Финляндского, отныне независимого государства.

Большевики, меньшевики, социал-демократы… но более всего — обычные анархисты, признавшие власть Петрограда ровно в той степени, в какой она их устраивала. А теперь, значит, вмешались в Гражданскую Войну чужой страны…

— Как всё это не вовремя! — непроизвольно вырывается у меня вслух.

— Если начала бить корабельная артиллерия русских, — постоянно затягиваясь, начинает грузный механик с именем Петер Ульрих.

… а у меня закладывает уши от подавляемой ярости. Русские! Снова русские! Не красные! Не взбунтовавшиеся матросы-анархисты! Русские! Притом наверняка, зная сущность анархизма, в боях принимаю участие далеко не все, возможно даже — меньшая часть.

«— А отвечать за это, как всегда, будет народ… Весь, — бьётся у меня в голове, — И никому, ни в какие времена, не будет интересно, как всё обстояло на самом деле!»

Тем временем на горизонте начало всходить солнце, и небо окрасилось в цвет сырого мяса. Ветер принёс химический запах гари, и снова донёсся звук пушечных залпов.

— Уходить надо, пока не поздно, — постановил Петер Ульрих. Я думаю иначе… но какого чёрта?!

Оставаться здесь, одному, с горничной с лошадиной физиономией и тем широкоскулым, с примесью лапландской крови, может быть опасней, чем уходить в рассвет в воющий город!

Забежав наверх, быстро одеваюсь и подхватываю чемодан на спину, приспосабливая его парусиновыми лямками. Получается какое-то подобие рамочного рюкзака, притом даже вполне сносное. В левую саквояж, правая в кармане, сжимает «Браунинг» и бегом-бегом-бегом вниз по лестнице!

К чёрту Финляндию! К чёрту всё! Это ещё не настоящая Европа!

[i] Веналайнен — нейтральное название русских в Финляндии.

[ii] Народные дома в Финляндии были аналогичны подобным заведениям в других скандинавских странах. Находились под контролем СДПФ и осуществляли образование, просветительство и культурную деятельность «среди рабочего населения»

[iii] Как мне любезно напомнил один из читателей, не только ртутью. К тому времени уже придумали Сальварсан (на основе мышьяка), передовое для того времени лекарство, хотя и с массой побочных эффектов.

[iv] Напоминаю, что ГГ не автор, и что у ГГ, помимо недавнего противостояния с красными, говорит испуг, отсюда и эта злоба.

Глава 2 Рюсся, чухна и Весёлые старты

— Рюсся… — скалит крупные, лошадиные, отродясь нечищенные зубы скуластый финн с лапландской кровью, привалившись к входной двери. Нехорошо щерится, ножичком финским поигрывает, а вокруг — рожи. Финские, что характерно. Недружелюбные.

А у меня спину оттягивает чемодан, и дружественных рож вокруг — нет, все на улице, ждут. Надеюсь…

Быстро прогоняю ситуацию в голове: сбросить чемодан, выхватить «Браунинг»… нет, не успеваю ничего! Не помню точных цифр, но на расстоянии до трёх метров нож эффективней пистолета. Быстрее.

Ни-че-го… бьётся в висках, и все остальные мысли пропадают, остаётся только угрюмая решимость умереть не в одиночестве, а захватив с собой как можно больше финнов. Успею… и наверное, даже не одного.

В левый рукав проваливается нож, тычась рукоятью в ладонь. Правая готова разжаться, отпустить саквояж и… сколько ни успею, а все — мои!

— Рюсся, — снова скалит зубы финн.

— Чухна, — скалю зубы в ответ, и мне, чёрт подери, смешно! Губы сами раздвигаются в улыбке — той самой, на зависть всем гаргульям с собора Парижской Богоматери. Меня сейчас будут убивать, это же так смешно! Играем в гляделки… я вижу его зрачки, прожилки глаз, время замедляется…

Меня обступили тесней, слышу смешки, разговоры на финском, а потом внезапно…

— Веналайнен… — склонил голову скуластый страж Врат, отступая в сторону. Он не боится, нет… это что-то другое. Уважение к сильному противнику? Не знаю…

Вышел, и как меня бросило в пот! Разом, будто в одежде сунулся в сауну и задержался там. Литр через поры выступил, не меньше.

— Ну? Всё? — нетерпеливо сказал Петер Ульрих, притоптывая ногой, — Пошли!

Пошли быстро, без лишних разговоров. Только механик ещё раз обернулся и смерил меня задумчивым взглядом, но смолчал.

— Давайте через переулок… — изредка командует кто-то из моряков, и мы лезем через какие-то закоулки, оскальзываемся на возвышенностях и влезаем в лужи, таящиеся под рыхлым снегом. Под ногами то снег, то сплошная вода, то чёрные пятна грязи с буро-жёлтыми прожилками прошлогодней травы, но хуже всего — грязная, мокрая брусчатка, скользкая неимоверно.

— Якорь мне в жопу! — тихо, но очень эмоционально ругается Панда, упав задницей в лужу со всего размаху. Смеёмся тихонечко…

— Тихо! — почти тут же приказывает Эрик, боцман с «Кашалота». Как вкопанные… слышится приближающаяся стрельба.

— Назад, — командует Петер