Мама сказала: “Пригласи его войти”. Я не могла отвести глаз от симпатичного парня. Мой отец был красивым – до того, как его изменили разъезды, выпивка и аэропортовская еда.

Мама сказала молодому человеку: “Постойте здесь. Ничего не говорите”. Схватила с пианино свадебное фото и вручила юноше. Он уставился на фотографию; на его лице отразилось изумление. Потом парень громко рассмеялся. Мы все рассмеялись.

– Думаю, тест на ДНК нам можно не делать, – сказал он.

Его звали Крис. Он жил в Висконсине, в Мэдисоне. Мой папа был его отцом. Они виделись раз в полгода. Отец тогда организовывал поездку так, чтобы заехать в Висконсин и повидаться со своей второй семьей – мамой Криса и Крисом.

Крис увидел некролог моего отца в интернет-версии местной газеты. Некролог показал ему Гугл-алерт, и я подумала, что он хотел (бедный мальчик!) приглядывать за моим отцом. За своим отцом. Его мать умерла от сердечной недостаточности годом раньше. Крис в некрологе не упоминался, но мы были. И мы были – то есть мой отец был – в телефонной книге.

Тот факт, что этот красавчик – мой брат, требовал осмысления. Я все еще ждала, что он скажет, что он мой сколько-нибудь-юродный брат, который случайно очень похож на моего отца.

Должна упомянуть еще одну роковую деталь: в тот момент я выглядела в точности как моя мать в моем возрасте. Я до сих пор похожа на нее, хотя и меньше, чем раньше. Я выглядела, как она на свадебном фото, а мой новообретенный брат Крис – как мой – наш – отец. И вот мы, счастливые новобрачные, были сняты с верхушки свадебного торта, клонированы и реанимированы двадцать лет спустя. Что тут скажешь? Это заводило.

На мне были джинсы и футболка. Но я сознательно приняла позу, как у мамы на свадебной фотографии: локти прижаты к бокам, руки на животе, как лапы у суслика. Когда я заставила себя опустить руки и встать как нормальный человек, я увидела, как Крис бросил взгляд на мою грудь.

Подозревала ли моя мать правду? Не потому ли она говорила, что у всех есть секреты? Я так и не заставила себя спросить, что она имела в виду, даже – и особенно – после того, как Крис вошел в нашу жизнь.

Мама пригласила Криса сесть за стол на кухне, подала ему тарелку оставшейся после поминок нарезки. Мы тогда заказали непомерно много, и несмотря на то, что шок от папиной смерти умножился шоком от появления моего новоиспеченного брата, тот факт, что Крис сидит на отцовском месте и спокойно поедает мортаделлу, делал все совершенно нормальным. Почти правильным.

– Прости, что мы не сказали тебе о похоронах, – извинилась мама.

Почему мама извинялась? Потому что она извинялась всегда, делала то, чего ожидают от женщин. Мы вечно виноваты во всем! И хотя мне было жаль маму, мне хотелось заткнуть ее.

– Господи, да вы и не должны были, – сказал Крис. – Вы же не знали о моем существовании.

Логично было бы думать, что это папина вина. Но обвинять его было уже поздновато.

– Если кто и должен просить прощения, то это я, – заметил Крис.

– За что? – спросила мама.

– За то, что явился вот так. И, думаю… за свое существование.

У Криса была прекрасная улыбка. Мы все снова рассмеялись. Мы с мамой смеялись больше, чем за все время после папиной смерти.

– Возьми еще, – предложила мама и положила Крису добавки, не дожидаясь ответа. Мне ужасно нравилось смотреть, как он ест – внимательно и с отменным аппетитом.

Неужели вся моя жизнь сложилась бы по-другому, если бы мама не сказала тогда, что уже поздно и Крису не стоит пускаться в долгий обратный путь? Если бы она не пригласила его заночевать у нас?

Случилось то, что должно было случиться. Мы с Крисом проговорили всю ночь. Наша жизнь, наши надежды, наши страхи. О чем я говорила? Что я знала? Мне было восемнадцать. Подросток.

Утром Крис взял у меня номер мобильного. На следующий день позвонил. Он остановился в мотеле недалеко от нашего дома.

У меня уже был бойфренд. Незадолго до этого мы с ним ходили на выпускной вечер. И несколько раз занимались сексом. Он был моим первым мужчиной, и я не понимала, из-за чего весь сыр-бор.

Теперь я не думала о бойфренде. У меня в голове было одно: как бы поскорее доехать до мотеля Криса, чтобы меня не оштрафовали.

Крис сказал мне, в каком номере остановился. Холодея, я постучала в дверь; не переставая дрожать, вошла, застенчиво поцеловала Криса в знак приветствия и поискала взглядом, куда сесть. У письменного стола стоял шаткий стул. На нем аккуратной стопкой была сложена одежда Криса. Мы оба понимали, что я сяду на кровать.

Крис сел рядом. Тыльная сторона его ладони скользнула по моей груди.

– Иди сюда, – позвал он, хотя я и так сидела рядом с ним.

Я все еще слышу его слова, и у меня спирает дыхание и подгибаются колени – совсем как тогда. После того раза я поняла, что такое секс. Почему люди готовы ради него на все. Умереть готовы. После того раза мне всегда не хватало. Пути назад не было. Мы с Крисом не могли разлучиться. Я хотела, мне необходимо было быть там: в этом будоражащем, доставляющем столько наслаждения тайном месте, в которое мы могли попасть – вдвоем.

Не всегда и не везде я могу позволить себе вспоминать, как я была с Крисом. Я не могу думать об этом, когда я на людях, особенно – если я за рулем. Желание струится по телу. Веки тяжелеют, я становлюсь сонной от вожделения. Я закрываю воспаленные глаза и чувствую, как растекаюсь в лужицу чистого жадного нетерпения.

* * *

В ту ночь, когда Шон вернулся из Лондона, я уложила мальчиков спать в комнате Майлза. Ники плакал и не хотел идти в кровать, потому что его папа был дома. И (излишне говорить) потому что его мамы дома не было. Но Шон приехал и оставался с ним, пока он не уснул.

Я спросила Шона, не хочет ли он выпить что-нибудь.

– Выпить мне сейчас хочется, как никогда, – признался он. – И чего-нибудь покрепче. Но по-моему, лучше воздержаться. Сейчас сюда явится полиция, а от меня несет, как от винокуренного завода.

Мне стало спокойнее, когда Шон вызвал полицию. Значит, он воспринимает все всерьез. Мне казалось, что заявлять в полицию об исчезновении подруги – не мое дело. Я ждала Шона.

Не знаю, почему они прислали полицейских штата, которые в нашем округе занимаются в основном патрулированием дорог. Это их область компетенции. И случающиеся время от времени семейные разногласия.

Как странно! Именно явившиеся по вызову полицейские выглядели подозрительно. Сержант Моллой, рыжий и в рыжих усах, походил на олдскульную порнозвезду. Помада у офицера Бланко (неужели женщинам-полицейским разрешают столько косметики?) оказалась размазана. Кажется, они резвились у себя в патрульной машине, когда поступил звонок Шона.

Может, поэтому они выглядели смущенными. Сначала полицейские решили, что я жена Шона, так почему он сообщил, что его жена пропала? Потом они решили, что мой дом – это дом Шона… довольно много времени ушло на то, чтобы полицейские разобрались в положении дел: Шон – муж, я – подруга. Сержант Моллой спросил, сколько времени отсутствует Эмили; Шон посмотрел на меня, и я сказала: “Шесть дней”. Сержант Моллой пожал плечами, словно говоря, что его жена – у него на пальце поблескивало обручальное кольцо – всегда отправляется куда-нибудь на несколько недель, никому не сказав. Офицер Бланко странно взглянула на него, но сержант не сводил глаз с Шона, словно не понимал, почему Шону понадобилось спрашивать меня, сколько времени отсутствует его жена. Или почему мы ждали так долго