Девушка резко обернулась, уставилась на меня и тыльной стороной кисти вытерла слезы. По ее взгляду я поняла, что нарочно оставлять кабинку не зашторенной она не хотела. Предвидев, что ко мне может подойти еще какой зевака, затем начнется суматоха и девушке станет совсем неловко, я спонтанно зашла в кабинку и задвинула за собой штору. Тупо уставившись в глаза плачущей девушки, я присела на корточки и поставила корзину с одеждой рядом с собой. Во мне метались разные мысли, как мечутся пойманные сверчки в банке. Одна с грохотом разбивалась о стенку, вторая пикировала и громко разбивалась об дно, и только центральная, замерев на месте, вела себя так, будто знала, что скоро крышка откроется.

– Почему ты плачешь? – прошептала я.

Девушка глубоко вздохнула и отрывисто начала выдыхать. Она прикусила губу и принялась рассматривать свои ногти. Ухоженные, без маникюра, коротко постриженные. На левом мизинце маленькая родинка. Пальцы без выделенных костяшек, в силу общей формы девушки. Не сказать, что толстая, а просто несколько иных форм, чем я. Моя мама сказала бы: «девушка в теле». Вдруг, неожиданно, девушка всхлипнула:

– Толстая я! Набрала кучу вещей и ничего не подошло!

Я сразу ответила:

– Вовсе ты не толстая.

Девушка улыбнулась и посмотрела на мою корзину. Потом спросила:

– Никак куртку с иероглифами присмотрела?

Я прыснула:

– Да.

Молчание.

– Ты ее тоже взять хотела?

Девушка махнула рукой и скривила губы.

– Она мне мала.

Затем посмотрела мне в глаза и предложила:

– Примерь ее ты. Я не помешаю тебе?

Это было чудесное знакомство. Теперь вернемся обратно – в квартиру моей подруги.

В обнимку с Монойкой мы просидели долго. У меня затекли ноги, зачесалось правое ухо, и я лениво протянула голосом:

– Давай встанем?

Послышалось:

«Угу»

Согрев воду, мы сделали по чашке чая, накрошили в блюдце халву и сели за кухонный стол. Звук хрустящего холодильника усилился, комнатные часы отошли на задний план. Сменился вид из окна – облака обгоняли друг друга и прятались за кирпичными трубами разноцветных домов. Печной дым неохотно покидал свои квартиры и сливался с серыми тучами.

– Снилось тебе что-нибудь? – спросила меня Монойка.

Тщетно пытаясь счистить прилипшую халву к зубам, я начала рассказывать своей подруге о моем новом сне, где, как и обычно, оказывалось страшное пианино. Сон был следующим:

На темной брусчатке, местами треснувшей и лишившейся нескольких камней, стоял обыкновенный стол размером ровно под два человека. По обе стороны стола – по стулу. Никакой обивки, скатерть отсутствовала, а по центру стола, вызывающе и интригующе стоял телефон. На диске телефона виднелись литеры. Под диском – цифры от одного до нуля. Телефон родом из первой половины XX века. Трубка мирно лежала на металлических рожках, вокруг была тишина.

Следующий кадр, или, даже, ракурс моего сновидения, рассказывает о том месте, где происходят ирреалистичные события. Я сажусь за стол и жду звонка. Пока трубка молчит, мне дано время для воображения того, что может соответствовать ожиданию очень важного звонка в моей жизни. Если размышлять философски, в отрыве от моей личности, важность этого звонка относится ко всему человечеству. Она не уходит за рамки нашей планеты.

Самая подходящая аналогия места, где я нахожусь – скорлупа арахиса. Ее нарочито небрежно разломили пополам и отправили в космос. Усыпали нижнюю ее половину землей, положили холодную брусчатку, установили стол с телефоном.

Глядя из скорлупы вдаль, в ожидании звонка, я одновременно ощущала страх, волнение, видоизмененную радость и какой-то частью себя начинала понимать, что это всего лишь сон. Очень реалистичный сон, несмотря на то, что находилась я в открытом пространстве, сидела за ветхим столом в скорлупе гигантского арахиса.

Зазвонил телефон. Я подняла трубку и вслушалась. Тишина. Мой мозг начал производить бессмысленные процессы. Он замыкался и вновь собирал информацию, анализировал и доходил до точки кипения. Опустив глаза вниз, я смотрела на потайной люк под столом с телефоном.

Потом услышала звук пианино. Положила трубку и встала на край скорлупы. Звук усилился и дал о себе знать только тогда, когда я смотрела вниз – в бездонную космическую черную пропасть. Мне стало ужасно холодно и я упала вниз.

– Никак сильно ушиблась? – спрашивает меня Монойка.

Я кивнула и поставила чашку на блюдце. Остался последний кусочек халвы. Во рту ощущался приятный сладкий вкус орехов и меда.

– Сама не знаю, как упала, – ответила. – Может, из-за того, что рука затекла. Повернулась и рухнула на пол. Надо было в другую сторону поворачиваться. Глядишь, и не пришлось бы падать в пропасть, а там и звонок повториться мог.

Мы тихонько хохотали, выгоняя из легких характерные звуки. Обхватив кисть подруги с двух сторон, я гладила ее по пальцам, скользя подушечками по ногтям. У меня заурчало в животе, и мы подогрели в небольшой кастрюле вчерашний куриный суп. Поев, я вымыла посуду, выключила на кухне свет и прошла в комнату. Монойка спустила с полки настольный светильник, потеснила стопку книг и зеркало с заколками для волос, сняла домашние брюки и, свернувшись калачиком, легла на кровать. Со стороны казалось, будто во всем городе погасли огни, отключилось электричество и остался единственный источник света – лампа на столе моей лучшей подруги.

– Завтра на учебу? – риторически спросила она.

Сев на пол и спиной прислонившись к кровати, я смотрела на тусклый свет лампы. Пыталась сдержать слезы.

– Да, – выдавила я из себя.

Монойка молчала. Там, внутри головы, словно загнанные мотыльки в банку, с ужасающей скоростью пролетали слова, события, конфликты, поджидающие меня в школьных стенах моей жизни.

– И еще это дурацкое пианино!

У меня хлынули слезы, и я совершенно неразборчиво начала винить свою жизнь в бесконечных бедах. Монойка, безупречно подбирая слова, касаясь меня именно там, где нужно, растворилась во мне и не покидала меня до состояния полной отрешённости от проблем. Я поднималась все выше и выше, наступила полная тишина и в комнате потух свет. Исчезла одинокая лампа, мотыльки вылетели из банки, плавно открылась крышка пианино и зазвучал убаюкивающий ноктюрн Фридерика Шопена. Побыв с Монойкой еще немного, я отправилась домой.

На часах было семь вечера. Отряхнув ноги перед уличной дверью, я нажала на черную круглую кнопку и продолжила притоптывать ногами – избавлялась от последних песчинок. Через пару минут в окне показался дедушка и снова исчез. Открылась дверь, я прошла в коридор и сняла туфли. Дедушка тяжело вздохнул, почесал за ухом и, встряхнув газетой, отправился на кухню. Вымыв руки и сменив носки, я присоединилась к