– Хорошо, отец.

– Конечно, – задумчиво добавил Эней, – она может стать твоей женой. На наших кораблях семнадцать женщин, и самой молодой далеко за тридцать! Если ты вообще намерен жениться, то твоя жена должна быть уроженкой здешних мест. А Меллония взволновала тебя, правда ведь? Я хочу сказать, вызвала не только желание. Я видел это по твоим глазам.

Асканий, удивившись силе собственных чувств, ответил:

– Да, действительно. Она не надоест мужчине за одну ночь или даже за месяц.

– И даже за всю жизнь, – тихо произнес Эней.

– Отец, почему бы тебе не жениться на ней? Я видел твои глаза тоже.

– Я уже убил двух женщин, женившись на них.

– О Гадес! Что ты имеешь в виду? Мою мать убили эллины, а Дидона убила себя сама.

– Из-за меня.

– Отец, иногда этот маленький мальчишка, живущий в тебе, бывает настолько глуп, что мне хочется его отшлепать. Пойдем домой.

Эней встал на берегу на колени и, говоря очень медленно и сильно жестикулируя, попросил Дельфа следовать за ними по реке. Дельфин ответил звуками, напоминавшими Асканию щелканье костей по изразцовому полу при игре в бабки.

– Что он сказал? – спросил Асканий, который так и не удосужился выучить язык дельфинов.

– Он говорит, что обгонит нас и будет ждать у кораблей. Вскинув на плечи луки, они тоже направились к кораблям.

– Людям нужно свежее мясо, – сказал Эней. – Хлеб заплесневел, наш сыр не едят даже крысы. Мой желудок больше не выдержит такой пищи. Но где же все животные?

– Мы распугали их своими разговорами.

– Тогда полная тишина!

Ждать пришлось недолго. В лавровой роще среди ароматной, похожей на птичьи перья листвы и желто-зеленых цветов мелькнули чьи-то бока, и в зарослях папоротника застучали копыта. Асканий выпустил стрелу раньше, чем Эней успел сдержать его.

– Отец! Я убил оленя! Почему ты пытался остановить меня?

– Я не уверен, что это олень.

Они раздвинули ветви и увидели свою добычу. Он лежал среди фиалок. На нем не было одежды, и издали, сквозь листву, из-за четырех ног и шелковистых боков его с легкостью можно было принять за оленя. Но руки и грудь у него были человеческие, а лицо будто создано для улыбки. Асканий и Эней склонились над ним. В сумке из кожи льва, висевшей у него на шее, они нашли черепаховый гребень и маленький алебастровый флакончик с приятно пахнущей смолянистой жидкостью. Он, несомненно, был мертв. Асканий всегда попадал в цель. Эней сам учил его стрелять, и на стрелах его были перья гарпий. Над телом уже слышалось жужжание. Эней, махнув рукой, отогнал насекомое. Но это была не муха, а пчела, которая быстро исчезла в лесу.

– Отец, что я наделал! Я думал… я думал…

– Я знаю, Феникс. Ты никогда раньше не видел кентавров. Я должен был успеть остановить тебя. Мы оба виноваты. Мы не охотники, а убийцы.

Погруженная в свои мысли, Меллония шла домой. Она рассеянно сорвала нарцисс и, оторвав лепестки, тут же бросила его на землю, даже не обратив внимания на сигналы боли, исходящие от стебелька. Она думала: «Мне уже семнадцать. Пора посетить Священное Дерево. И родить ребенка. Я попрошу Волумну дать мне разрешение».

Большинство ее подруг уже побывали в Дереве, но она все откладывала и не обращала внимания на разговоры Волумны о том, что племени очень нужны девочки, которых они будут воспитывать, а не мальчики, которых приходится оставлять в лесу. («Нас становится все меньше. Придет день, и мы вынуждены будем брать себе мужей, подобно нашим обесчестившим себя сестрам, живущим на севере. Пусть молния поразит меня раньше, чем я доживу до этого».)

Меллония расспрашивала своих подруг. Но нет, никто не помнил, что происходило с ними в Дереве. Они входили в дубовую дверь и ложились на пушистые листья; спали и видели сны. Какие сны? Иногда мрачные и пугающие: злой бог – карлик Сильван – приходил к ним в кошмарах, такой страшный, что они даже боялись его вспоминать. А порой просто тревожные, но совсем не страшные. «Золотая боль» – так говорила Сегета, рассказывая о том, как Бог впервые пришел к ней. «А когда я поняла, что во мне ребенок, я забыла про боль, и золото окутало меня, как осенняя листва».

Но Меллония все откладывала. Она с удовольствием проводила время с подругами, собирала с ними грибы, а когда оставалась одна – работала в саду, ткала, готовила и читала папирусные свитки, хранившиеся в шкафу. Хоть она и не была столь счастлива, как в раннем детстве, но и не мечтала ни о чем ином. Она довольствовалась настоящим, с грустью вспоминая о том времени, когда жила с матерью, но воспоминания эти не мучили ее. Она не любила думать о будущем. Достаточно было настоящего.

Но сейчас все изменилось, и эта перемена озадачила и взволновала Меллонию. Ее всегда влекли тайны. Мужчины порочны или только грубы и невежественны? Почему у Румины был муж – бог Румин, а ее смертным дочерям нельзя выходить замуж ни за человека, ни за обитателя Вечного Леса? Она любила тайны, но только не в самой себе. Ее сердило появление необъяснимых чувств и собственные непонятные поступки. Меллония только что убила нарцисс. По сравнению с розами, которые содрогались, даже когда их нюхали, нарциссы были не столь чувствительны. Она все же ощутила боль цветка, и эта боль ее не взволновала. Еще вчера она не стала бы срывать его. Сегодня Меллония решила посетить Священное Дерево. Еще вчера она не чувствовала потребности заснуть, рискуя увидеть страшные сны, а затем родить ребенка, который может оказаться мальчиком.

Может, перемены как-то связаны с незнакомцами – Фениксом и Зимородком? Конечно, все это имеет какое-то отношение к ним.

«Это потому, что они мужчины, – решила Меллония, – и они понравились мне. Теперь я не буду бояться родить сына. Я попрошу у Волумны разрешения вырастить его в своем дереве и, надеюсь, он будет таким же, как Зимородок. Дриады, живущие к северу, не бросают своих сыновей. Почему же я должна это сделать? Я поговорю с Волумной».

Меллонии понравились оба незнакомца. Феникс чем-то напоминал Скакуна. Приятно было смотреть на его красоту и можно было немного подразнить. Он был совершенно земным. Да, именно земным, а со всем земным ей было очень легко. Как и Скакун, он не отрывал от нее взгляда и, казалось, хотел поцеловать, но она не сердилась на него (все мужчины только и думают о поцелуях).

Зато его брат Зимородок ни капельки не походил ни на Скакуна, ни на Феникса. Серебристые волосы казались снегом на ветвях зеленеющего дерева. Она чувствовала в нем затаенную грусть, которая была намного старше его молодого лица, и в то же время пытающиеся вырваться наружу искорки детства. Она не понимала, почему ее так тянуло к нему. Ей хотелось… чего? Дотронуться до его волос. Прикоснуться к щеке губами. Как дочь, хотя он не такой старый, чтобы быть ее отцом. Как сестра, но он мужчина, а говорят, все они коварны и жестоки. Правда, он показался ей добрым. Раньше она всегда понимала свои чувства. Они то пронизывали ее насквозь, как холод первой весенней грозы, то грели, как огонь очага, или обжигали подобно раскаленным углям, вывалившимся из опрокинутой жаровни. Сейчас она дрожала от холода, попав под дождь, и одновременно грелась у очага. Хорошо хоть, не обжигалась об угли.