Турецкий протолкался к телефону и вызвал наряд из ближайшего отделения.

А дама продолжала разоряться:

— Дверь железную поставили с домофоном. Домофон свинтили, продали, замок свинтили, продали, журналы из почтовых ящиков воруют, весь дом вонью их отвратительной провонял…

— Простите, как ваше имя-отчество? — прервал Турецкий ее бесконечную тираду.

— Анна Львовна.

— Анна Львовна, когда вы в последний раз видели Евгения Промыслова?

— Двадцатого июня, я уже его матери рассказывала. — Дама жестом попросила сыщиков оставаться у порога, а сама удалилась в комнату и вернулась с зажженной сигаретой и пепельницей. — Бедная женщина, за что ей такое наказание…

— Вы столкнулись в подъезде?

— Где же нам было еще столкнуться? К себе я этого бандита на порог не пущу и к нему заходить также не имею ни малейшего желания.

— Он был один, спускался или поднимался, в какое время? — встрял Денис.

— Около девяти вечера, спускался с каким-то вполне прилично одетым молодым человеком, явно не из этих его друзей-наркоманов. Я, когда входила в подъезд, заметила у тротуара машину «скорой помощи», а после — Промыслова и решила, что его наконец-то забирают в психиатрию. Думала, хоть немного поживем спокойно.

— Но как его сажали в машину, вы не видели?

— Нет.

— И вообще, его ли ждала «скорая», не знаете?

— Думаю, его… Хотя тогда меня тоже смутило, что санитар без халата и Промыслов идет совершенно добровольно… — неуверенно сообщила дама.

На площадку, тяжело топая шнурованными ботинками, взбежали семеро омоновцев во главе с капитаном.

— А это квартира вице-премьера Промыслова, — ехидно сообщила омоновцам Анна Львовна — и уже Турецкому: — Смотрите, сейчас покрутятся, покрутятся — и уберутся ни с чем. Это я вам обещаю.

— Не уберутся, — заверил ее Турецкий.

Он предъявил капитану свое удостоверение и проводил в Жекину квартиру. Там за последние десять минут ничего не изменилось: музыканты продолжали наяривать тибетские напевы, Зая балдела на полу в кухне. Бравые потные блюстители порядка за руки, за ноги поднимали вялых хиппарей и сносили в лифт.

— Подержите их до утра в отделении, пусть проспятся, мне нужно их допросить, — попросил Турецкий капитана, — а квартиру я опечатаю.

Омоновцы забрали также инструменты и пакет с травой.

— До утра подержим, но дольше не обещаю — арестовывать их не за что, на учете они и так состоят и у большинства богатые родители, любой штраф заплатят.

— Как это — не за что? — удивился Турецкий. — А хранение наркотиков? Проникновение в чужую квартиру, хулиганство? Или эти статьи уже отменили?!

— Может, мне им еще по паре пакетиков героина по карманам рассовать, чтобы пошли за распространение?! — усмехнулся капитан.

— Не понял?

— А чего тут понимать. До утра посидят, а там хотите — себе забирайте.

К Турецкому, опечатывавшему дверь, быстрыми мелкими шагами приблизилась Анна Львовна и взялась энергично трясти ему руку.

— Я потрясена! Вы единственный честный человек среди всего продажного милицейского сброда. Я лично буду наблюдать за квартирой, и если эта шпана снова появится, буду звонить прямо вам.

— Анна Львовна, а насчет «скорой», — Турецкий с трудом освободил ладонь из цепкой хватки впечатлительной дамы, — вы ничего больше не припомните? Возможно, еще кто-то из соседей видел, как увозили Промыслова?

Она энергично затрясла головой:

— Не знаю. С соседями я об этом не говорила, но после ухода Евгения в квартире оставался его дружок, он так отвратительно свистел на своей дудке, что я просто не могла этого не услышать. Так вот, этот тип регулярно побирается в подземном переходе у цирка. Так свистит, мерзавец, что люди согласны отдать последние деньги, только бы замолчал.

— Как он выглядит?

— Бородатый, с лысиной на макушке и засаленным хвостом, ему, наверное, около сорока. Совершенно аморальный тип…

— Спасибо, Анна Львовна, вы нам очень помогли. — Турецкий поспешил ретироваться, увлекая за собой Дениса…

— Слушай, а что они из сгущенки варят? — спросил он, когда они наконец выбрались на улицу. После зловонной атмосферы Жекиной квартиры и подъезда на улице был просто рай.

— Молоко варят, — ответил Денис.

— Шутишь?

— Нет, замечательное средство. На банку сгущенки стакан воды и пару килограммов свежей конопли, варить около часа, подбрасывая траву по мере уваривания, а потом отжать получившуюся кашу через плотную хэбэшку. От пары глотков эффект почище, чем от хорошего заборного косяка. Ровно через сорок пять минут улетаешь часа на два-три, и главное — никакого запаха, кроме того, конечно, который в квартире.

— Ты сам-то пробовал когда-нибудь?

— По молодости, — смутился Денис. — Траву пару раз курил.

— По молодости, — скривился Турецкий. — Тоже мне, старый хрыч выискался. Ну и как, понравилось?

— Нет, ощущения жуткие. Народ говорит, музыка оживает, бродишь среди звуков, а они как цветные макароны вокруг тебя переплетаются или летаешь как бы среди ангелов. Но это у позитивных травников, раскрывшихся. Меня же «демоны» все время мучили, идешь и всего боишься, дорогу перейти — страшно, машина там в километре фарами мигает, а страшно, отбегаешь под дом, ждешь, пока просвистит мимо, а вокруг тени какие-то, того и гляди, растащат на кусочки, сердце колотится, по ступенькам поднимаешься часами. Короче, мерзость сплошная…

В подземном переходе было прохладно, и был жуткий сквозняк, а парня с бородой, хвостом, лысиной и дудочкой не было. Но здешние завсегдатаи, продавцы книг и плакатов, объяснили, что Нинзя — так, оказывается, звали искомого субъекта — приходит попозже и имеет смысл подождать.

Решили, что ждать лучше в кафе с пивом, а когда вернулись через полчаса, Нинзя уже был на месте и, разложив на земле старый рюкзак, в который, очевидно, полагалось бросать деньги, довольно прилично выводил на деревянной флейте «Елоу субмарин».

— Знаешь его? — спросил Денис, дождавшись конца мелодии и протягивая Нинзе фотографию Промыслова-младшего.

— Монетку брось, — предложил тот.

Денис уронил на рюкзак десюлик.

— А теперь знаешь?

— Это Менделеев. Погремуха такая, флэт у него тут.

— А сейчас он где?

— У Вовика, наверно. Давно его не видел.

— А мужика, с которым он двадцатого числа прошлого месяца уходил из своей квартиры, помнишь? — спросил Турецкий. — Ты там оставался.

Нинзя наморщил лоб и зашевелил губами, изображая бурную работу мысли, и, чтобы ее ускорить, Денис бросил на рюкзак еще две двухрублевые монеты.