Как минимум 40 % ВВП СССР составляла военная продукция и то, что непосредственно требуется для ее производства. Сейчас — не более 5–8 %. Разница — сокращение военного производства — дает не менее 25 % из общего 50-процентного снижения ВВП за годы реформ. Еще не менее 10–15 % дает сокращение продукции потребительского назначения низкого качества и негодного ассортимента, которую брали только из-за отсутствия выбора: взрывающиеся телевизоры, «детдомовская» обувь (ее, между прочим, на душу населения мы производили больше всех в мире).

Выходит, на долю всех иных факторов, в том числе реформ, приходится не более 10–15 % спада, как и в других странах.

Напомню о выступлении на XIX партконференции 1988 года Л. И. Абалкина, ныне одного из наиболее последовательных критиков так называемых «радикальных реформаторов». Тогда он вызвал аплодисменты зала, сказав, что невозможно совместить качественные изменения (читай: реформы) и количественный рост. Очень даже верно!

Но спад оказался слишком велик?! Если разобраться без эмоций, то не слишком, ибо конкурентоспособной продукции мы производили не более 15–20 % общего объема, включая природные ресурсы и вооружения. И потеряли рынки, на которых брали наше не лучшее в мире оборудование. Отнюдь не вследствие реформ.

Особо надо сказать об открытии экономики. Действительно, импорт заполонил наши рынки. Но ведь именно он позволил в кратчайшие сроки насытить их, преодолеть мучивший страну товарный дефицит, подорвать монополизм, столь характерный для советской экономики. Кстати, импорт давал в последние годы до трети всех доходов федерального бюджета.

В целом, конечно, налогооблагаемая база из-за спада производства сократилась. Но раз это было неизбежного вывод один: расходы надо приводить в соответствие с доходами. Если бы мы это сделали, либерализация никак не повлияла бы на нынешний кризис.

И еще одно. Вред либерализации усматривают в том, что государство самоустранилось от регулирования экономики. Одно из немногих недвусмысленных заявлений Е. М. Примакова по экономической политике, сделанное в октябре на съезде промышленников и предпринимателей, звучало так: позиция «рынок все решит» не оправдалась. Спонтанно дееспособные субъекты рынка возникнуть не могут[2]. Последовали дружные аплодисменты. Все поняли сказанное одинаково: государство отныне будет поддерживать предприятия.

Как поддерживать — давать субсидии, списывать долги? Утверждаю: под давлением многочисленных лоббистов (правда, в убывающем масштабе) это делалось, причем сверх возможностей. А вот роль государства в исполнении законов, в обеспечении дисциплины контрактов, в наказании несостоятельных должников была действительно слабой. Хотя именно это в первую очередь требуется от государства в свободной рыночной экономике.

Все эти годы государство было большим и слабым. Большим, ибо брало много обязательств; слабым, ибо неспособно было их выполнять. На этом направлении либеральные реформы продвинулись очень недалеко, встречая отчаянное сопротивление прежде всего со стороны тех, кто ныне настаивает на усилении роли государства.

Так что не реформы надо винить, а их отсутствие. И тех, кто им противился.

Монетаристскую политику кто только не крыл — от советских академиков до Ю. М. Лужкова. Говорят, денег не хватает, не удовлетворяется спрос на деньги. На какие деньги? Уточним: на рубли, это важно.

Возьмем учебник по макроэкономике для 1-го курса (конечно, не тот, по которому учились профессора и академики моего поколения). Там написано, что при высокой инфляции спрос на деньги, точнее, на национальную валюту, падает. От рублей бегут. При этом снижается отношение рублевой денежной массы (например, агрегат М2) к ВВП. Там же говорится, что различные функции денег могут исполняться разными инструментами — от товаров, эквивалентом которых деньги выступают, до твердой иностранной валюты и различных денежных суррогатов. При этом владельцы активов, если могут, оказывают предпочтение тем инструментам, которые по соотношению плюсов и минусов в данных условиях оказываются более выгодными и надежными.

Если не хватает денег на уплату налогов или выплату зарплаты, это еще не значит, что спрос на деньги больше предложения. Если с увеличением предложения денег начинают расти цены или на валютном рынке падает курс национальной валюты, это означает, что спрос на нее реально ниже предложения, даже если налоги и зарплаты не выплачиваются. А может быть, именно потому нет спроса на деньги, что налоги и зарплату можно не платить и тебе ничего за это не будет. Спрос на национальную валюту зависит также и от способности государственной власти обеспечить законность и защиту прав участников хозяйственных отношений. У нас в реальной сфере деньги не держатся, утекают, это факт. Значит, на них нет спроса.

В России уровень монетизации оказался ниже, чем в других странах, в том числе с переходной экономикой, потому что процесс финансовой стабилизации при очень высокой исходной инфляции растянулся как минимум на три года, а фактически — на шесть лет. И при этом предприятия, приносящие отрицательную добавленную стоимость, почти не отбраковывались. Действует простой механизм: ослабление денежной политики — рост инфляции — снижение уровня монетизации; для противодействия инфляции денежную политику ужесточают, а затем вновь ослабляют ради поддержки производства и бюджета; далее цикл повторяется. В каждом цикле монетизация снижается. Только в 1996–1997 годах, после введения жесткого регулирования валютного курса, стали расти реальный спрос на деньги, уровень монетизации и объем кредитных вложений в реальную сферу. Финансовый кризис с ноября 1997 года сорвал эти процессы.

Иными словами, ограничение денежной массы в соответствии с реальным спросом на деньги снижает инфляцию и создает предпосылки для увеличения уровня монетизации, насыщения экономики деньгами до нормальных размеров.

Печатанием пустых денег этого добиться нельзя, результат будет противоположный. Затягивание финансовой стабилизации, стремление властей избежать жесткого дисциплинирующего воздействия на предприятия и граждан — вот подлинная причина плохого сбора налогов и низкого реального спроса на рубли. А не реформы вообще и не монетаристская политика в частности.

Единственное, с чем следует согласиться: эффективные собственники пока не появились, не стали повсеместным явлением. А это, несомненно, способствует уводу денег в тень, криминализации экономики. Иной вопрос, могло ли быть иначе в столь короткий период. Альтернатива, которая подразумевается, — не торопиться, оставить в покое госсобственность. Напомню в связи с этим, что Н. И. Рыжков не торопился, а главное растаскивание госсобственности началось при нем, в том числе через аренду с выкупом. Программа приватизации по Чубайсу лишь приостановила растаскивание, ввела процесс хоть в какие-то разумные, законные рамки.

Слов нет, неопределенность прав собственности, слабая их защищенность, отсутствие развитой инфраструктуры поддержки собственности и балансировки частных и общественных интересов, претензии властей предержащих, особенно в регионах, контролировать имущество и финансовые потоки — все это важнейшие дестабилизирующие факторы нашей хозяйственной жизни, которые способствуют недоверию ее участников друг к другу и к государству. Немало было ошибок, их влияние ощущается. Но предположим, не состоялась бы приватизация по Чубайсу, — что, всего этого в переходный период было бы меньше?