Одновременно возрос объем получаемой мной информации. Он показывал мне, как эмоциональный, психологический и физический стресс в жизни людей способствует развитию их заболеваний. Сначала я просто записывала свои впечатления о том или другом пациенте, но мне даже не приходило в голову сравнить стрессовый механизм одного пациента со стрессовым механизмом другого. Однако в итоге я начала понимать, что ни одна болезнь не возникает случайно, и пересмотрела свои предыдущие случаи, желая выявить любые эмоциональные и психологические механизмы, предшествующие тому или иному заболеванию. К 1988 году я научилась определять эмоциональные, психологические и физические стрессовые механизмы приблизительно сотни разных заболеваний. C тех пор эти механизмы подтвердили свою истинность и полезность для практики многих терапевтов и других медицинских специалистов, которых я обучила.

Другим чудесным событием стала встреча с Норманом Шили. Он был не только нейрохирургом, но также учредителем Американской ассоциации комплексной медицины и ведущим экспертом по противодействию боли. C 1972 года он также начал изучать вопросы метафизики.

Весной 1984 года меня пригласили на конференцию на Средний Запад – но не благодаря моим экстрасенсорным способностям, а потому что я была издателем в «Точке покоя» и эта сфера деятельности была для меня основной. На конференции я познакомилась с психологом. Он указал мне на Нормана Шили и при этом скользь заметил: «Видишь того человека? Он врач и работает с экстрасенсами». Я разнервничалась, но решилась подойти к доктору Шили и сказала ему, что занимаюсь экстрасенсорикой.

Однажды за обедом, сидя рядом, я сказала ему, что могу диагностировать людей на расстоянии. Казалось, он нисколько не удивился. Наоборот, он надкусил яблоко и спросил: «Ты готова?» Я ответила, что сомневаюсь. Затем он спросил: «Ты можешь распознать опухоль мозга? Ты увидишь болезнь на начальной стадии? Мне не нужен человек, который будет мне говорить, что у кого-то слабая „энергия“. Мне нужен тот, кто будет сканировать человека, как рентгеновский аппарат».

Я сказала доктору Шили, что не уверена в собственной непогрешимости, поскольку для меня все было внове. Он приказал мне дожидаться звонка, когда у него появится пациент, которому мой дар мог пойти на пользу.

И через месяц, в мае 1984 года, он позвонил мне в издательство. Как он сказал, у него в офисе был пациент, он назвал мне имя и возраст больного и ждал моего ответа. Я помню свой первый диагноз во всех подробностях, потому что сильно волновалась; описывая свои впечатления, я избегала медицинских терминов, мое мышление было образным. Как я сказала доктору Шили, «горло пациента залили цементом». Потом я упомянула психологические проблемы и рассказала, что, с моей точки зрения, предшествовало развитию самого физического заболевания. Пациент был наркоманом, но так боялся в этом признаться, что каждое слово из него приходилось тянуть клещами. Слова застывали у него в горле. Когда я закончила, доктор Шили поблагодарил меня и повесил трубку. Я понятия не имела, справилась ли с заданием, но позже он сказал мне, что пациент страдал раком пищевода.

Так началась моя работа с Норманом Шили. Его бесстрастное отношение к моему диагнозу оказалось для меня огромным счастьем. Если он восторгался бы моим даром в те дни, я застеснялась бы и, возможно, попыталась бы произвести на него впечатление, что, вне всякого сомнения, помешало бы точности моих медицинских диагнозов. Его бесстрастность помогала мне сохранять объективность и ясность мышления. Поэтому, как меня учили на уроках журналистского мастерства и как я учу других, для точной оценки крайне важна отстраненность. Ничто не мешает так, как желание не ошибиться или доказать, что ты можешь поставить экстрасенсорный диагноз или спрогнозировать развитие болезни.

В течение следующего года Норман помогал мне изучать человеческую анатомию и звонил мне еще несколько раз, чтобы я поставила диагноз его пациентам. Чем больше я практиковалась, тем точнее становились мои диагнозы. Мои мысленные образы человеческих органов постепенно становились отчетливее, и уже вскоре я могла определить и различить определенные вибрации отдельных заболеваний и их локализацию в организме. Я поняла, что у каждого заболевания и каждого органа есть своя «частота» или вибрационная структура.

Мне никогда не приходило в голову, что наступит такой день, когда мы сработаемся. Я уже вплотную занялась изучением своего дара, но по-прежнему тратила очень много сил на то, чтобы мое издательство вырвалось в лидеры. В марте 1985 года ко мне пришел молодой человек, который мужественно боролся с болезнью и отчаянно хотел исцелиться. Его мужество вдохнуло в меня новые силы, и я окончательно доверилась собственному дару.

Я работала с Норманом, и моя вера в собственный дар экстрасенса-диагноста крепла с каждым днем. Теперь я видела не только болезни, но также нервно-психические расстройства и их предзнаменования. Впрочем, я остерегалась давать своим пациентам какие-либо медицинские рекомендации, и вместо меня их давал Норман. То немногое, что я знала об исцелении, ограничивалось прочитанными мной манускриптами и беседами с единомышленниками.

И вот в субботу утром, в марте 1985 года, мне позвонил человек. Его звали Джо. Я заметила его совершенно случайно среди слушателей лекции в Канзас-Сити. Он сказал мне, что с его сыном творится что-то неладное, и попросил меня поставить диагноз. Поскольку Питер был уже взрослым, я попросила Джо поговорить с ним и выяснить, согласен ли он встретиться со мной. Через десять минут его отец перезвонил мне и сказал, что Питер будет рад всякой помощи, которую я могу ему предложить. Я спросила, сколько лет сыну, и когда получила ответ, то меня охватило чувство, что у него лейкемия. Но я не стала говорить об этом отцу, а взяла телефонный номер его сына, чтобы самой поговорить с ним.

Пока я записывала свои экстрасенсорные впечатления, то поняла, что воспринимаемая мной вибрация никак не относится к лейкемии. Но я не могла распознать частоту, так как никогда не встречала ее прежде. Потом я вдруг поняла, что у Питера положительный анализ на ВИЧ. Моя беседа с ним до сих пор жива в моей памяти, поскольку я представляю себе, что́ чувствует человек, когда какая-то ненормальная с другого конца страны звонит ему и говорит: «Привет. Ты знаешь, я только что посмотрела твою энергию и поняла, что у тебя не только положительный анализ на ВИЧ, но уже есть первые признаки СПИДа». По сути, у Питера начали проявляться первые симптомы пневмонии Pneumocystis carinii, наиболее распространенной болезни легких, вызванной вирусом ВИЧ.

Однако тем утром я сказала Питеру: «Питер, я – подруга твоего отца. Я экстрасенс», – и попыталась объяснить, чем занимаюсь. В итоге я сказала: «Я посмотрела твою энергию, и у тебя СПИД». Он ответил: «Боже мой, Кэролайн. Я так напуган. Я сдал два теста на ВИЧ-инфекцию, причем у первого и второго положительный результат».

Звук его голоса, его безграничная надежда вызвали во мне бурю эмоций, и мы стали думать о том, что делать дальше. Питер сказал мне, что его отец не догадывался ни о том, что его сын – гомосексуалист, ни о том, что у него СПИД. Я приободрила его и пообещала, что отец ничего не узнает и что я буду говорить ему только правду о его жизни и состоянии здоровья. Мы проговорили полчаса. Не успела я повесить трубку, как позвонил отец и поинтересовался поставленным мной диагнозом. Я сказала Джо, что Питер должен поговорить с ним, но хотела бы сохранить содержание нашей беседы в тайне. Он сказал: «Я знаю, что у моего сына не все дома. Он хочет бросить юридический факультет, но боится сказать мне об этом». Я не ответила, и мы закончили этот разговор.