На следующем уроке они снова сели друг с другом. В следующие дни они вместе искали спортивный зал, кабинет завуча, столовую и разбирались с номерами кабинетов, расположенных в порядке, который не подчинялся никакой логике. Они осваивали новое пространство, которое тогда казалось им безграничным, — теперь им знаком здесь каждый закоулок.

Им не нужно было слов, чтобы понять, что они поладят друг с другом. Достаточно было просто переглянуться, уловить негласное совпадение — социальных, вкусовых, эмоциональных характеристик, какие-то абстрактные, неуловимые знаки взаимного распознавания и принятия, которые они даже не смогли бы назвать. Они стали неразлучны.

Матис знает, какое сильное впечатление производит молчание Тео на других. На девочек и на мальчиков. Тео говорит мало, но может и возразить. Его побаиваются. Его уважают. Ему нет нужды лезть в драку или даже припугивать. Иногда у него внутри что-то грозно закипает, и у людей сразу пропадает охота его задирать и даже отпускать комментарии. Рядом с ним Матис под защитой, ему ничего не грозит.

В этом году, когда Матис в первый день занятий увидел на доске объявлений, что они снова в одном классе, он испытал огромное облегчение. Если бы его спросили, он бы не смог сказать, за кого ему теперь спокойнее — за себя или за Тео. Теперь, когда с начала занятий прошло несколько месяцев, ему кажется, что друг стал еще мрачнее. Он часто думает, что Тео исполняет какую-то роль, притворяется другим. Вот он здесь, рядом, переходит из одного кабинета в другой, стоит в очереди в столовую, собирает рюкзак, наводит порядок в шкафчике, возвращает на раздачу поднос, но на самом деле он далеко, в стороне от всего. А еще иногда, коща они расстаются на углу возле магазина и Тео уходит к метро, он смотрит ему вслед, и какая-то смутная тревога растет у него в груди, и становится труднее дышать.

Это Матис крадет деньги у матери. Она не замечает. Бросает сумку где попало, не пересчитывает деньги в кошельке. Он ворует монеты, банкноты не брал никогда. Тащит осторожно: одну-две за раз, не больше. Этого хватает на плоскую бутылку: пять евро фляжка мартиниканского рома, шесть — водка «Полякофф». Они ходят в бакалейную лавку в конце улицы — там дороже, чем везде, зато никаких расспросов. Большие бутылки лучше доставать через Батиста, брата их одноклассника Юго, — Батист учится в выпускном классе ближайшего лицея. Он еще не совершеннолетний, но выглядит взрослым, старше своих лет. Он может ходить за выпивкой в супермаркет, и у него на кассе не спрашивают документы. Он берет процент за покупку. Под хорошее настроение может сделать скидку.

Матис прячет деньги в шкатулку из черного дерева, подарок сестры. Шкатулка изнутри обита какими-то цветочками, и он сначала решил, что она совсем девчачья, но зато закрывается на ключ, и теперь здесь хранится вся его добыча.

Завтра после столовой у них час дежурства. Если в коридоре будет пусто, они пролезут в тайник и будут пить ром, который вчера купили. Тео сказал, что от рома башку сносит гораздо больше, чем от водки. Он сложил пальцы пистолетиком, приставил их себе к виску. И губами изобразил выстрел.

ТЕО

Он забыл у отца толстый свитер, который подарили на Рождество и который мать сказала не брать туда. Она не сразу заметила отсутствие свитера, но сегодня сильно похолодало, и она удивилась, что он его не надел. Она дико злится, это видно, она с трудом скрывает раздражение — Тео хорошо умеет его распознавать. Несколько раз она повторяет: «Все, теперь можно с ним попрощаться». Свитеру грозит гибель, его поглотит бездонная пропасть. Она подразумевает территорию врага, не называя ее впрямую. Место, где действуют неведомые законы, где одежда неделями ждет стирки и где вещи исчезают бесследно.

Тео дает слово, что заберет в следующий раз. Точно заберет, не забудет.

Ей трудно переключиться на другую тему, он это видит.

Когда Тео был помладше, лет до десяти она сама складывала ему сумку перед уходом к отцу. Выбирала всегда вещи похуже: некрасивые, изношенные, маловатые, потому что они будто бы оттуда долго возвращаются, а то и вообще не дождешься. В пятницу вечером она отвозила его на метро и отпускала у подъезда многоэтажного дома. Вначале Тео был еще слишком маленький и не мог сам ездить в лифте, поэтому отец спускался и ждал его в доме за стеклянными дверями подъезда. Родители не вступали в контакт, не смотрели друг на друга, они так и стояли — каждый со своей стороны стеклянной преграды. Как заложник, которого обменивают неизвестно на что, Тео шел к подъезду по нейтральной полосе и собирался с духом, чтобы набрать код. Через неделю, в пятницу, в тот же час, но на другом бульваре его отец останавливал машину, выключал мотор и ждал, пока Тео зайдет в дом, и потом трогался с места. В другом подъезде мама крепко обхватывала его руками и прижимала к себе. Она целовала его и время от времени останавливалась и гладила по лицу, по волосам, осматривала всего сверху донизу и снизу доверху и с облегчением переводила дух, словно он чудом выжил в неведомой катастрофе.

Он помнит, один раз — давно, он тогда только пошел в школу, — мать разбирала его сумку после возвращения от отца и не нашла там брюк, купленных несколько недель назад. Она бросилась перерывать всю одежду, словно то был вопрос жизни и смерти, она хватала вещи одну за другой и потом яростно отбрасывала их прочь. И еще раз убедившись, что брюк нет, вдруг зарыдала. Тео смотрел на нее в полном ошеломлении. Мать стояла на коленях перед спортивной сумкой, она вся тряслась и всхлипывала, и он чувствовал, что ей больно, эта боль волнами докатывалась до него, и только одного он никак не мог понять: с чего такая трагедия?

Мать стала причитать, что отец у него кретин, даже вещи сыну толком собрать не может (каждый раз, когда она говорила гадости про отца, он ощущал дискомфорт, внутренний разрыв, судорога сводила живот и от резкого звука закладывало уши); ему пришлось сознаться, что он складывал сумку сам. Он старался, собрал все свои вещи, но брюки пропустил, они наверняка были в грязном белье. И вдруг мать завизжала: «Эта гадина что, машину включить не может?»

Когда родители разошлись, отец съехал в другую квартиру, в которой и живет до сих пор. Он отгородил один угол гостиной, чтобы у Тео