— Поначалу хорошо выпадаешь, — удовлетворённо замечает, предварительно склонившись над картами, поводив по ним рукой и чуть ли не попробовав их на вкус. — Поначалу путём всё шло. С дальней дорогой вместе выпадаешь, и с дружбою. — несколько резких бросков карт из колоды на стол заставляют нас с Ринкой вздрогнуть от неожиданности. — Дорога поначалу встречу несла. Важную встречу, долгожданную. А дружба — мелкие неприятности.

Я только и смогла, что громко клацнуть челюстью от удивления. Слова гадалки в точности описали начало нашей поездки в этот проклятый агит-тур.

* * *

Дорога, принесшая встречу…

Помню так, будто происходило полчаса назад и не со мной вовсе, а с персонажем до дыр зачитанного романа. Прокручивала в голове многократно, додумывая взаимные впечатления. Краснею от собственного всезнания — понимала ведь, сразу понимала, кто кого куда затащит, и в чьем купе все эти разборки окончатся. И Ринку специально сплавила тогда, хотя неоднократно позже выражала возмущение таким однозначным стечением обстоятельств. Но это чуть позже. А поначалу встречи еще не было, просто дорога и все.

НПВ

Итак, мне предложили работу. Странную, ничего общего с предыдущей моей деятельностью не имеющую, но хорошо оплачиваемую и интересную. Подруга-актриса внезапно обзавелась личной жизнью и ни за что не хотела ехать в двухмесячный агитационный тур с бригадой своих коллег-артистов. Просьба заменить ее в туре, обращенная ко мне, звучала катастрофически нелепо. Кем я только не была в своей жизни! И журналисткой, и писателем, и даже певицей (самый позорный этап моей биографии), но вот гастролирующей актрисой быть не доводилось…Разумеется, я согласилась. Москва — исхоженная до дыр в подошвах, изъезженная до несмотрения в окно такси, взрастившая и много раз уже обломавшая — была слишком родной, чтобы дать хоть какой-то виток новой жизни. А жить старой я больше не могла. И даже не потому, что все предыдущие любви кончились, а новые не впечатляли. Не потому, что никакая деятельность не приносила удовлетворения. Не потому, что стихи не писались, а от любой свой прозы я с некоторых пор шарахалась, как ненормальная. Нет. Просто в груди клокотало яростное — уехать, уехать! — и я подчинялась ему, как животное, инстинктивно выбирающее из всех трав именно лечебную.

И вот, на пару со смешным и невмеру гордым стариком Бонифацием — будущим моим напарником по выступлению, — мы прибыли в столицу Украины, чтобы вместе с бригадой других артистов (сплошь заслуженных, сплошь никому не известных), отправиться в агитационный политический тур. Для меня, которой, собственно, все равно было, куда ехать, все эти термины звучали пустым набором слов. Кто за кого и кого будет агитировать — волновало мало. Лишь бы с ролью ассистента Бонифация справиться, да не слишком подругу, меня в этот тур порекомендовавшую, опозорить. В дороге мы с Бонифацием обсудили все, что можно и нельзя, поэтому на перрон выходили в благородном молчании.

Киев. Обрушился грандиозностью недавно сдизайнированного вокзала, едва вышла из поезда. Придавил тоской по былой своей милой нестоличности.

— Ну, той, старой. Когда оглядываешься — и дух захватывает. Бежишь взглядом по мощеной древности… Ныряешь в небо с трамплинов заросших холмов и исторических ценностей … И такую от того в себе мощь ощущаешь… А над городом купола, не умаленные еще конкуренцией неоновых реклам и многоэтажек… — за неимением других собеседников, я довела свою мысль до Бонифация, от которого за время совместных трапез в поезде успела уже подустать. Все в будущем партнере хорошо, да только спорить любит шибко. Причем не в меру и не по делу…

Мы обшагивали необходимые для каждого киевского гостя достопримечательности и праздно убивали время. На решающий предгастрольный сбор нас ожидали только к вечеру.

— Это в вас, Мариночка, московский снобизм говорит, — рассмеялся в ответ Бонифаций, оказавшийся вдруг коренным киевлянином. — Вы так хотите видеть Москву единственной столицей мира, что в других городах любите исключительно все нестоличное, никакого прогресса им не прощая. Жив Киев! И прежний дух жив, и новый прибавляется…

Говорить-то он так говорил, а кофе пить всё равно не в навороченный подземный город потащил, а в преуютное кафе, расположившее свои летние столики на стыке времен. С одной стороны — проспект и презентабельные витрины с заграничными названиями, с другой — узенький переулок, тихий и озелененный. Из тех, какие рисуют штрихами и обрывают внезапно, превращая в мираж.

Сумки запрятали с глаз долой, ноги вытянули, плащи поснимали. Благодать!

— Вот о чем я хочу вас попросить, Мариночка… — Бонифаций откашливается и возвращается к своему хорошо поставленному баску. — Вы барышня взрослая, поймете правильно, да? В семнадцать лет, люди ведь уже хорошо понимают ближних, так ведь?

Лет мне было почти в два раза больше и слащавость Бонифация раздражала, но понять я все равно была готова. И понять, и простить. Тех, до кого нет дела, прощать так легко!

— Придется мне вас на пару часов покинуть, — продолжал собеседник. — Ждет меня на чай одна ревнивая особа. Мы с ней много… гмм… музицировали в юности.

— Та самая? — подмигиваю, вспоминая пьяные Бонифациевские россказни о похождениях юности. Подмигиваю вовсе не от пошлости своей, а от природной вежливости. Он вчера, травя байки об этой даме, весь подмигиваниями и многозначительными гримасами изошелся. Так не могла ж я не поддержать заданный стариком тон!

«Ах, — говорил, глазки потупив для начала, — Представляете. Самый ответственный момент, и тут… Ключ в замке ворошится, дверь скрипит. Мама ее решила пораньше из консерватории вернуться. Ну мы, ясное дело, — одеваться, хотя нехорошо это, между прочим, и для здоровья, знаете ли, не полезно. Входит мама. Я — за фоно. Играю, стало быть. Подруга моя на вид застегнутая, а в нутре нараспашку вся, проникновенно так слушает. Дальше, как водится. Мама, познакомься, — это Лев. Лев — это мама… Чинно поворачиваюсь вместе с крутящимся стулом, с достоинством киваю. И тут… Мама расширенными глазами смотрит туда, куда женщинам ее лет с таким интересом смотреть не рекомендуется. И тут понимаю — трусы наспех в портфель пиханул, а брюки не застегнул. Забыл, стало быть. Ох, история была — чуть жениться не пришлось. Но я выстоял. Мне, знаете ли, кольцо на пальце, как ошейник на шее…Жизнь прожил — ни разу не дал себя околечить»

Ах, Бонифаций! Вчера так небрежно посмеивался, все это рассказывая, а сегодня:

— Что, значит «та самая»! Она у меня одна, между прочим. Ну, в Киеве… И незачем так явно иронизировать… Вы, может, оскорбляете мои сокровенные чувства.

— Больше не буду, — говорю примирительно, — Сокровенные чувства — святая вещь. До следующей пьянки о них — ни слова. Итак, вы намереваетесь меня временно покинуть? Тогда расскажите, хоть, куда, когда и как мне добираться. В какой офис надо подъезжать?

— Не в офис, душа моя — в штаб! Мы же, как-никак, политической агитацией заниматься собираемся…

Бонифаций все объяснил довольно смутно, распрощался и ушел, не заплатив — гад — за кофе. Ох, душа-человек!