Ричи рассмеялся и кивнул.

– В любом случае страна только выходила из кризиса, и моей матери потребовался почти год на поиски постоянной работы. Тогда мы уехали из дома моей тетушки в Ла-Висте и перебрались в Омаху. В сравнении с 1958 годом я прибавил девяносто фунтов. Думаю, я толстел исключительно для того, чтобы досадить тете Джин.

Ричи присвистнул.

– Так ты весил…

– Почти двести десять фунтов, – мрачно ответил Бен. – И когда я пошел в Истсайдскую среднюю школу в Омахе, уроки физкультуры… не стали моими любимыми. И там меня звали Сисястым. Надеюсь, идея вам понятна.

Насмешки продолжались семь месяцев, но однажды, когда мы переодевались после очередного урока физкультуры, двое или трое парней начали… шлепать меня по животу. Они называли это «стрясти жир». Скоро к ним присоединились еще двое или трое. Потом четверо или пятеро. И наконец, они все приняли участие в этой забаве, принялись гонять меня по раздевалке, шлепая по животу, по заду, по спине, по ногам. Я перепугался и начал кричать. От моих криков остальные просто заливались смехом.

Знаете, – Бен смотрел на стол, перекладывая ножи и вилки, – оглядываясь назад, я могу сказать, что до звонка Майка тот день был последним, когда я подумал о Генри Бауэрсе. Начал это сын фермера, парень со здоровенными ручищами, и пока они гоняли меня, я решил, что Генри вернулся в мою жизнь. Думаю… нет, я знаю, что именно тогда я и запаниковал.

Они гнали меня по коридору, мимо шкафчиков, где парни, которые серьезно занимались спортом, хранили свою амуницию. Голый, красный, как сваренный лобстер, я потерял чувство собственного достоинства… или себя. Вот до чего они меня довели. Я кричал, зовя на помощь, а они бежали за мной и орали: «Стрясем жир! Стрясем жир! Стрясем жир!» Там стояла скамья…

– Бен, тебе не обязательно все это вспоминать! – внезапно воскликнула Беверли. Лицо ее сделалось пепельно-серым. Она вертела в руках стакан, чуть не расплескав воду.

– Пусть закончит, – возразил Билл.

Бен бросил на него короткий взгляд и кивнул.

– Скамья стояла в конце коридора. Я споткнулся о нее, упал, ударился головой. Минуту или две они еще стояли вокруг меня, а потом чей-то голос сказал: «Ладно. Хорошего понемножку. Идите переодеваться».

В дверях стоял тренер, в синих спортивных штанах с белыми лампасами и белой футболке. Никто не знал, как давно он за всем этим наблюдал. Они все посмотрели на него, некоторые улыбались, другие чувствовали себя виноватыми, лица третьих не выражали ничего. Они ушли. А я разрыдался.

Тренер еще какое-то время стоял, привалившись к дверному косяку, глядя на меня, глядя на голого толстого мальчика, чья кожа покраснела от бесчисленных шлепков, на толстого мальчика, который плакал, лежа на полу.

Наконец он спросил: «Бенни, почему бы тебе на хер не заткнуться?»

И я заткнулся. От изумления. Представить себе не мог, что услышу такое слово из уст учителя. Посмотрел на него снизу вверх, а он подошел и сел на скамью, о которую я споткнулся. Наклонился ко мне, и свисток, который висел у него на шее, качнулся и стукнул меня по лбу. На мгновение я подумал, что он собирается поцеловать меня или сделать что-то такое, и отпрянул, но он схватил меня за сиськи и сжал. Потом убрал руки и вытер о штаны, будто прикасался к чему-то грязному.

«Ты думаешь, я собираюсь успокаивать тебя? – услышал я от него. – Напрасно. Их тошнит от твоего вида, и меня тоже тошнит. Причины у нас разные, но только потому, что они – дети, а я – нет. Они не знают, почему их от тебя тошнит. Я знаю. Меня тошнит, потому что я вижу, как ты хоронишь хорошее тело, которое дал тебе Бог, под толстенным слоем жира. Это форменное безобразие – так потакать собственным глупым желаниям. А теперь послушай меня, Бенни, потому что другого случая поговорить с тобой мне не представится. У меня футбольная команда, и баскетбольная, и легкоатлетическая, а в промежутках приходится работать и с пловцами. Поэтому это наш первый и последний разговор. Ты заплыл жиром здесь. – Он постучал меня по лбу, по тому самому месту, куда ударил этот чертов свисток. – Там у всех скапливается жир. А если ты сосредотачиваешь то, что у тебя между ушей, на диете, то начинаешь терять вес. Но такие парни, как ты, на это не способны».

– Какой мерзавец! – негодующе воскликнула Беверли.

– Да, – Бен широко улыбнулся. – Но он не знал, что он мерзавец, таким был тупым. Он, вероятно, видел Джека Уэбба в фильме «Инструктор» 12 раз шестьдесят, поэтому действительно думал, что оказывает мне услугу. И, как выяснилось, оказал. Потому что в тот самый момент я кое о чем подумал. Я подумал…

Он отвернулся, нахмурился – и у Билла вдруг возникло престраннейшее чувство: он знал, что сейчас скажет Бен, прежде чем тот открыл рот.

– Я сказал вам, что последний раз вспомнил Генри Бауэрса, когда эти парни гонялись за мной и сгоняли с меня жир. А когда тренер поднимался, чтобы уйти, я в последний раз по-настоящему подумал о том, что мы сделали летом пятьдесят восьмого. Я подумал…

Бен вновь замялся, по очереди посмотрел на каждого, словно изучая лица, и продолжил, тщательно выбирая слова.

– Я подумал, как славно мы действовали вместе. Я подумал о том, что мы сделали и как мы это сделали, и меня вдруг осенило: если бы тренеру пришлось столкнуться лицом к лицу с чем-то таким, волосы у него мгновенно бы поседели, а сердце бы остановилось, как старые часы. Наверное, я отнесся к нему несправедливо, но и он поступил точно так же по отношению ко мне. И наверное, понятно, что после этого произошло со мной…

– Ты озверел, – подсказал Билл.

Бен улыбнулся.

– Да, совершенно верно, – кивнул он. – Я его позвал: «Тренер!»

Он повернулся и посмотрел на меня. «Вы говорите, что тренируете легкоатлетическую команду?» – спросил я.

«Совершенно верно, – ответил он. – Хотя тебе это без разницы».

«Послушай меня, глупый, тупоголовый сукин сын, – продолжил я, и у него отвисла челюсть и выпучились глаза. – В марте я собираюсь принять участие в соревнованиях по бегу. И что ты думаешь по этому поводу?»

«Я думаю, тебе стоит закрыть пасть, пока ты не нажил серьезных неприятностей».

«Я собираюсь победить всех, кого ты выставишь. Я собираюсь победить твоих лучших спортсменов. А потом я хочу услышать от тебя гребаное извинение».

Его пальцы сжались в кулаки, и на мгновение мне показалось, что сейчас он вернется и врежет мне так, что мало не покажется. Но пальцы разжались.

«Это всего лишь слова, жиртрест, – услышал я. – Говорить может каждый. Но если ты обгонишь моих лучших, я подам заявление об уходе и пойду убирать кукурузу». С тем он и ушел.

– Ты похудел? – спросил Ричи.