Пауза в его речи заставила Анну сосредоточиться.

— А также и помочь многим… Петр смотрит на Запад, но ему твердят, что этот путь не годен для России. Они боятся перемен, не понимая, насколько закостенели. И если те, кто нашептывает ему, что от нас исходит зло, возьмут верх, то пострадают очень и очень многие достойные люди. Может статься, что Немецкая слобода и вовсе прекратит свое существование!

Сердце Аннушки обмерло.

Франц Лефорт, конечно, человек великого разума, и, значит, все именно так и есть.

Но что может сделать Аннушка? Неужели она, слабая женщина, способна как-то повлиять на происходящее?

— Но если царя получится убедить, что от иноземцев нет вреда, но может быть великая польза, то те же достойные люди получат шанс на новую жизнь.

— И что делать мне?

— Тебе, милое дитя, надо просто быть собой и постараться угодить царю… не волнуйся, я помогу тебе советом…

…и не только советом. По возвращении в аустерию Франц Лефорт решил, что будет лучше, если Анна пока останется в доме матери, — он имел с Матильдой долгую беседу. А на следующее утро Аннушкой занялись портные. Ее обмеряли со всех сторон, вертели, крутили, приносили чудеснейшие ткани, о которых прежде Аннушка лишь мечтала, а к ним — и кружево, и ленты всех цветов.

И сестрица, позабыв о том, что некогда она считала Аннушку глупой, спешила давать советы.

Она улыбалась — так старательно, что Аннушке становилось не по себе.

Неужели Модеста ей завидует?

— Ах, глупенькая, — восклицала та, стоило Аннушке упомянуть, что она безумно боится встречи с царем. — Это ведь шанс, который выпадает раз в жизни! Всего-то и надо, что понравиться, и тогда у тебя все будет.

— Что — «все»?

Уверенность Модесты пугала Анну.

— Все — это все и есть, чего ты только пожелаешь. Захочешь дом — подарит дом! Или наряды… или драгоценности… — Модеста набросила на плечи отрез шелка. — Главное, не теряться. Царь щедр…

— А ты его видела?

Модеста фыркнула: естественно, она видела молодого царя! И, признаться, впечатления он на нее не произвел. Вот Лефорт — дело иное, и человек солидный, и держится соответствующе. Он степенен, нетороплив и манерами обладает самыми приятными. Что до царя, то он показался Модесте мальчишкой-переростком, излишне худым, дерганым и каким-то… диким.

— Какая разница, — отмахнулась Модеста. — Настанет твой черед, так еще насмотришься.

Она оглядела сестрицу, думая, что уж этой-то тихоне ни в жизнь не привлечь царское внимание, а если он и глянет на нее — все же Аннушка красива, пусть не умеет эту красоту подать, — то вскоре забудет, заскучает рядом с нею.

Лучше бы Лефорт Модестой занялся, уж она-то не растерялась бы!

И тем обиднее было ей слышать матушкины причитания. Та как-то сразу поверила, что младшая дочь достигнет небывалых высот, а потому принесет немалую пользу и самой матушке, и Модесте, и братцу… А оттого полагала, что она обязана сделать все возможное, дабы Аннушка предстала пред царем в наилучшем виде.

— Анхен, держи спину прямо, — теперь все матушкино внимание было целиком отдано одной дочери. — И не суетись! Не трогай лицо, от этого кожа жирной становится… Анхен, нельзя расставлять локти… и не горбись…

Аннушке порою хотелось сбежать и от наставлений матери, столь назойливых, что даже когда Матильда все же отступалась от дочери, то высокий строгий голос ее продолжал звучать в ушах девушки. И от Модесты с ее душной притворной заботой, в которой нет-нет да и проскальзывали иглы зависти.

И от портних.

И от Лефорта, который захаживал к ним ежедневно, наблюдая за тем, чтобы выделенные им деньги тратились по назначению, а не оседали в бездонных карманах Матильды.

Та гостю радовалась, но радость эта была чрезмерно бурной, чтобы можно было поверить в ее искренность.

С Аннушкой Лефорт был ласков и терпелив.

— Не бойся, — приговаривал он. — Все, что от тебя пока требуется, — быть собой. Улыбнись. У тебя очаровательная улыбка…

И как бы Аннушка ни желала оттянуть неизбежное, но наступил день, когда ей велели собираться. С самого раннего утра засуетилась матушка, требуя от служанок — а в аустерии вновь появились служанки, да и многие исчезнувшие вещи, проданные за долги, возвратились на свои места, — то льда, которым следовало протереть кожу Анны, то горячих полотенец, то ароматных травяных отваров… крутилась поодаль Модеста, фыркая презрительно на каждый матушкин вздох.

Анне велели сидеть смирно.

Ее одевали, переодевали, пудрили… и, перебрав несколько париков, матушка остановилась на самом высоком.

— Ну посмотри же, до чего хороша! — воскликнула она, всплеснув руками. — Чудо, как есть чудо…

Сцена была задумана прелестнейшая.

Аннушку усадили в лодку, которая, впрочем, была прочно привязана к пристани, да и Лефорт поспешил сказать, что пруд не так уж глубок и Аннушке совершенно ничего не угрожает. Ей вручили кружевной зонтик, дабы защитить нежную кожу лица от солнца.

— Прекрасно, — Лефорт отошел, любуясь композицией. — Еще лебедей выпустить надобно.

Лебеди жили тут же, некогда прирученные, они были толстыми и ленивыми, однако каждый год осенью им подрезали крылья. Аннушке было жаль птиц, которых лишили свободы, и сейчас она представила себя таким же лебедем, живущим сытно, но — ради чужой прихоти.

Мысли эти ее опечалили…

Потом она подумала о матушке и ее надеждах, о сестрице, брате, о тех многих людях, которые могут пострадать из-за ее, Аннушкиного, упрямства. И ей сделалось стыдно.

Ах, если бы на ее месте оказалась Модеста! Уж она-то не растерялась бы…

На пруду было тихо… лодочка покачивалась на волнах, кружили лебеди, порой подплывая столь близко, что Аннушка, пожелай она того, могла бы коснуться их белого оперения. Птицы тянули шеи, открывали массивные клювы и шипели, выпрашивая еду.

— А вы уверены, Игнат Алексеевич? — промурлыкала блондинка, не сводя с Игната томного взора. Глаза у блондинки были пустыми, кукольными.

— Уверен.

Она его раздражала.

Все в конторе его раздражали, причем умудрялись они это делать как-то естественно, не прикладывая, казалось бы, никаких к тому усилий. И ведь не скажешь, что сотрудники начальство не уважали.

Уважали.

Смотрели на него с восторгом и почитанием, вот только чудилась ему какая-то издевка…