– Ей-богу, Джеко, успокойся, иначе скоро совсем истеричкой станешь.

Ее слова пронзили меня, точно пучок отравленных стрел.

– Ну и стану. Кому-то давно пора биться в истерике из-за того, что здесь происходит.

Хуже всего было то, что Джеки ошиблась. Количество женщин в Конгрессе отнюдь не стало съеживаться постепенно с двадцати процентов до, скажем, пяти. Просто в течение последних пятнадцати лет там не осталось вообще ни одной женщины.

А уж к этим последним выборам мы достигли и вовсе немыслимых результатов, и предсказание Джеки насчет того, что скоро мы вернемся к началу 90-х, оказалось абсолютно верным – если, конечно, иметь в виду начало 1890-х годов. В Конгрессе были самые разнообразные представители, сладкие, как ванильное мороженое, но тех двух женщин, что еще занимали там некие посты, быстренько заменили мужчинами, которые, по выражению Джеки, «более всего блюдут интересы страны».

Библейский пояс был расширен, укреплен и превратился в «пояс верности».

Однако железному поясу был необходим еще и железный кулак, некая армия содействия. И в этом тоже Джеки оказалась провидицей.

– Ты погоди-погоди, Джини, – сказала она, когда мы с ней, стоя у открытого окна, единственного в нашей квартирке, курили дешевые гвоздичные сигаретки, – скоро сама поймешь. – И она указала на пять аккуратных рядов старшеклассников, которые плечом к плечу маршировали во дворе. – Видишь этих ребятишек из ROTS?[10]

– Ну, вижу, и что? – Я выпустила в окошко облачко табачного дыма; рядом наготове стояла жестянка с «Лизолом» – на тот случай, если вдруг появится наша квартирная хозяйка.

– А то, что у пятнадцати процентов из них тот или иной душок баптизма. А двадцать процентов заражены католицизмом, причем в его римской версии. Еще почти пятая их часть считает себя принадлежащими к неким не поддающимся определению разновидностям христианства – что бы эти слова ни означали. – Джеки выпустила в окно несколько колечек дыма и некоторое время смотрела, как они кружат в воздухе.

– Ну и что? Получается, что почти половина из них – агностики.

Джеки рассмеялась.

– Ты что, Джини, совсем рехнулась? Я ведь еще не упомянула Церковь Последнего Дня, методистов, лютеран и Христианский союз жителей берегов Тиоги.

– Как, как? Тиога… И много их там, в этом Христианском союзе?

– Один. По-моему, он в авиации служит.

Я не выдержала и рассмеялась. Но тут же задохнулась, проглотив слишком много гвоздичного дыма, и поспешно загасила окурок, а себя обрызгала лизолом.

Да, не очень-то много.

– Этих мало, зато других слишком много. Это мощная организация на религиозной основе. – Джеки наклонилась и высунулась из окна, словно желая получше рассмотреть марширующих юнцов. – И в ней практически одни мужчины. Причем мужчины консервативные, любящие своего Бога и свою страну. – Она вздохнула и прибавила: – А женщин они любят гораздо меньше.

– Ну, это уже просто смешно, – сказала я, отходя от нее подальше – она явно вознамерилась окончательно сжечь себе легкие, прикурив вторую сигарету прямо от первой. – К женщинам они точно ненависти не испытывают.

– Ты бы, детка, почаще из дома выходила. В каких штатах, по-твоему, эта организация пользуется самой большой популярностью? Где самый высокий рейтинг завербованных ею? Хорошо, я подскажу: это не в гребаной Новой Англии. Там они все еще «хорошие парни».

– И что из этого? – Я понимала, что мои вопросы раздражают ее, но никак не могла уловить связь, на которую Джеки пыталась мне указать.

– А то, что эти «хорошие парни» – просто консервативные белые американцы. И почти все они гетеросексуалы. – Джеки загасила недокуренную сигарету, завернула бычок в пластиковый мешочек и повернулась ко мне лицом, скрестив руки на груди. – Как ты думаешь, кто у нас сейчас более всего пышет гневом? Я имею в виду только нашу страну.

Я пожала плечами.

– Афроамериканцы?

Джеки как-то смешно зажужжала, словно говоря «ты вылетела из игры, но у нас за кулисами есть кое-какой утешительный приз».

– Попробуй еще разок.

– Геи?

– Нет, тупица. Именно гетеросексуальные белые парни. И каждого из них, черт побери, прямо-таки переполняет чувство благородного гнева. Они же себя кастрированными чувствуют.

– Ей-богу, Джеко…

– Да-да, именно кастрированными. – Джеки ткнула в меня своим пурпурным ногтем. – Вот подожди еще немного и увидишь, что буквально через несколько лет мир станет совсем иным, если мы так ничего и не предпримем, чтобы как-то остановить этот процесс. Расширение библейского пояса, хреновое представительство женщин в Конгрессе, стая рвущихся к власти мальчишек, уставших от разговоров о том, что им надо быть более восприимчивыми. – И она засмеялась каким-то нехорошим, злым смехом, сотрясавшим все ее тело. – И не думай, что в первых рядах окажутся одни мужчины. Эти «мышки-норушки» тоже будут на их стороне.

– Кто-кто?

Джеки взглядом указала сперва на мой тренировочный костюм и нечесаные космы, затем на груду немытых тарелок в раковине и, наконец, на себя. Выглядела она, кстати сказать, просто поразительно. Это было, вероятно, одно из самых интересных творений моды, какие мне в последнее время доводилось на ней видеть – пестрые легинсы, огромный свитер грубой вязки, который раньше был бежевым, но в результате стирок приобрел и различные другие оттенки, и, наконец, пурпурные остроносые ботинки на высоченных каблуках.

– Ну, всякие Сюзи Домохозяйки. Девицы в тщательно подобранных юбках и свитерах, в скромных приличных туфлях, жаждущие получить диплом «миссис такая-то, жена и хозяйка». Как ты думаешь, они любят увлекающихся наукой идиоток вроде нас? Подумай еще раз.

– Да ладно тебе, Джеки, – отмахнулась я.

– Я же сказала, Джини: тебе нужно просто еще немного подождать.

И я подождала. И все оказалось именно так, как и предсказывала Джеки. Даже еще хуже. Наступление началось сразу по многим направлениям и настолько бесшумно, что у нас не осталось ни малейшего шанса хотя бы сплотить ряды.

Одну вещь из рассуждений Джеки я все же усвоила сразу: невозможно протестовать против того, чего не видишь. А я не видела того, что на нас надвигалось.

Остальное я поняла через год. Когда узнала, как трудно написать письмо своему конгрессмену, не имея ни ручки, ни карандаша, как послать письмо, не имея марки. Когда увидела, с какой легкостью продавец в киоске с канцелярскими принадлежностями заявил мне: «Извините, мэм, но я не могу вам это продать», а работник почтового отделения лишь молча покачал головой, когда я – особь, лишенная Y-хромосомы, – попросила продать мне обыкновенную марку. Когда узнала, как быстро может быть аннулирован твой счет и номер мобильного телефона и как эффективно способны действовать молодые люди из соответствующей организации, когда устанавливают в твоем доме камеры слежения.