он издал нам приказ. Напрасно потом ученики школы живописи и их профессора просили его о разрешении продолжать работу в галерее. Третьяков решительно отказал: для него порча картин казалась высшим преступлением.

А тут еще неприятность: копировщики особенно сильно испортили картину Прянишникова «Порожняки», и Третьяков просил художника исправить ее. Прянишников взял ее к себе в мастерскую и так «поправил», что Третьяков пришел в отчаяние. Слева на картине был изображен лесок - Прянишников его уничтожил, оставив только отдельные кустики. Небо тоже было переписано. Картина после переписки стала совсем другой, гораздо хуже.

И еще: как раз в это время галерею облюбовали карманные воры. По праздникам, когда особенно много собиралось публики, воры залезали в карманы посетителей. Обокраденные начали жаловаться и нам, администрации галереи, и самому Третьякову.

Третьяков считал всех посетителей своими дорогими гостями, и вдруг такие случаи… Я ни до этого, ни после не видел, чтобы он огорчался сильнее. Каждый вечер он со страхом ждал моего доклада: а вдруг опять кража.

И картины стали у нас похищать. Похитили этюд Верещагина, потом этюд Поленова и небольшую картину В. Маковского «На дешевке». В то время не было у нас постов охраны, только были сквозные обходы, не так, как теперь. Мы, двое, не смогли уследить за публикой, - и в результате такие прискорб-ные случаи.

Как быть дальше? Третьяков делал нам выговоры и, наконец, с горечью на сердце решил закрыть галерею для широкой публики, а пускать только по его особому разрешению и по запискам художников или знакомых. И каждый расписывался в книге посетителей галереи.

С осени 1891 года галерея была закрыта. Помню, огорчение москвичей и приезжих в Москву было чрезвычайно сильное.

ТРЕТЬЯКОВ КАК ЧЕЛОВЕК

Павел Михайлович Третьяков был редкий человек. Имелись у него, конечно, свои недостатки и, может быть, даже крупные, но в общем это была светлейшая личность, принесшая нашей стране большую пользу. Был он купец скуповатый, расчетливый, такой, что зря рубля не истратит. Иногда художники жаловались на него: «Третьяков прижимает». Вероятно, в этих жалобах была доля правды: за годы своей работы я не раз слышал их. Однако все художники продавали свои лучшие вещи именно Третьякову. Очень мало картин уходило мимо него.

И служащие жаловались иной раз: мало платит. И слыхать было, что на костромской фабрике братьев Третьяковых рабочим живется не ахти как. Одним словом, этой стороной своей жизни Павел Михайлович был истинным сыном своего купеческого класса. Но должен отметить, что и служащие, и рабочие у Третьяковых жили обычно долго, уходили крайне неохотно. Когда я сравниваю Павла Михайловича с другими московскими купцами и с дворянами (а их я повидал много), - тут вот и вижу всю разницу. В Москве были купцы в тысячу раз богаче Третьякова. А что они сделали для страны и для нашей культуры? Ничего! Опять же взять жизнь Павла Михайловича с детства… Человек не получил никакого образования, а достиг того, что все русские крупнейшие художники, писатели, ученые, артисты, композиторы, музыканты были его знакомыми, он с ними вел переписку, они бывали у него в гостях. За время 1880 - 1898 годов я не знаю в Москве человека, равного ему по обширности своего знакомства с лучшими людьми нашей страны. [39]

Его уважали все, с кем он соприкасался. И художники, и писатели, и артисты, и разные общественные деятели. Надо полагать, все понимали, какое огромное национальное дело' делает этот человек.

Это ведь в наше время все знают: надо жить не только для себя, но и со всеми и для всех. А когда начинал жизнь свою Павел Михайлович, такое сознание только-только начинало пробуждаться. Он усвоил его и именно жил со всеми и для всех, а не только для себя.

Уже в детстве он отличался величайшей скромностью, не любил ничего шумного, крикливого, был замкнут, трудолюбив, аккуратен.

По обычаю московских купеческих семей, Третьяковы каждую Троицу выезжали на гулянье в Сокольники всей семьей. Однажды, когда уже отец, мать, сестры, брат сидели в экипаже, хватились, а Паши нет.

- Где Паша? Сейчас же отыщите Пашу!

Побежали искать. А Паша спрятался под лестницу в угол, притаился, не хотел, чтобы его возили в Сокольники на гулянье, напоказ. Отец у него был строгий, приказал немедленно садиться. И Паша сел, обливаясь молчаливыми слезами.

Так всю жизнь он не любил показывать себя. Ни речей не любил, ни торжеств никаких. [40]

В доме у него была своя особая комната, но темная, даже без окон. Он очень сердился, когда в эту комнату ходили без спросу.

Даже мать пускал неохотно. Белье на постели сменял сам.

В своей комнате он собирал книги, особенно любил книги с картинками, собирал лубочные картинки. Книги он любил всю жизнь, ревниво берег их. А когда подрос, стал собирать гравюры, рисунки, акварели. Отец - человек, говорят, суровый и строгий - стал рано «приучать его к делу», то есть заставлял сидеть в конторе за торговыми книгами, наблюдать, как идет дело в амбаре, в магазинах, заставлял отпускать товар оптовым покупателям. Уже тогда у Третьяковых была в Костроме льноткацкая и льнопрядильная фабрика, но сравнительно маленькая, со старинными станками. Когда Павел Михайлович и его брат Сергей Михайлович выросли, они взяли дело в свои руки. Сергей Михайлович занялся расширением и улучшением фабрики, часто ездил в Кострому и за границу, а Павел Михайлович вел все торговые и финансовые дела в Москве.

Надо полагать, что свои торговые дела братья Третьяковы вели удачно, потому что обороты их росли быстро и особенно быстро расширялась костромская фабрика.

Между прочим, Павел Михайлович заставил изготовлять на своей фабрике особый холст для художников. Холст получался не хуже заграничного, даже с дрезденским спорил!

Павел Михайлович ежегодно - последние двадцать пять лет своей жизни - ездил за границу на два месяца, но почти исключительно с целью изучения музеев и посмотреть на культурную жизнь.

Весь день Павла Михайловича был строжайше расписан по часам. Не только месяцы, но и годы он жил так, что один день был совершенно похож на другой. В семь часов точно он вставал, пил кофе. Ровно в восемь часов шел в галерею. Мы с Ермиловым так и знали: часы бьют восемь, поворачивается ручка из внутренних комнат дома, в галерею входит Третьяков. Час он посвящал галерее: осмотрит все картины, сделает распоряжения о перевеске, о размещении новых картин, поговорит, посоветуется, осмотрит рамы для новых картин. И ровно в