— Добрый вечер, — сказал он тихо. — Меня зовут Иосия. Фамилия — Багрицкий.

— Игорь.

— Что с вашим другом? — спросил Иосия, кивая на стонущего Митрохина.

— Он умирает, — с горечью отвечал Игорь, чувствуя, как задрожали вдруг губы. — А эти суки не хотят ничего слышать…

— Это понятно, — мягко заметил Иосия, — у них теперь все вверх дном. Хватают людей прямо на улицах — настоящие облавы… — он помолчал, а потом еще понизил голос: — Правду, наверное, говорят, что с Усатым кто-то разобрался?

Игорь не ответил. Только сейчас он начал понимать, в какую заваруху сунул его и еще девятерых парней-сокурсников седовласый полковник. И понимание это его ужаснуло. Все действительно полетело вверх тормашками; основы мироздания рухнули с обвальным грохотом рассыпающихся в крошево колонн. И снова, как наяву, Игорь с замиранием сердца видел: рвущуюся пленку капсулы, прыжок в просторный освещенный ярким утренним солнцем кабинет, мягкий ковер под ногами; движение, отработанное до автоматизма: большой палец правой руки вниз — щелчок спускаемого предохранителя, автомат у бедра, указательный палец уже давит на спуск, глаза ищут, нашли цель — оторопевшего от неожиданности маленького рябого, но чем-то очень знакомого человека в форменном френче; и вдруг ответная стрельба со стороны выпрыгнувших секундой позже ребят в амуниции корректоров Корпуса; они почему-то стреляют по своим же; и родное, но перекошенное лицо Митрохина под прозрачным забралом защитного шлема. А потом — только летящие гильзы, летящие пули, с глухими ударами пробивающие защитные жилеты, и снова получается так, что кто-то прикрыл Игоря своим большим сильным телом, и Игорь вдруг оказывается на полу, заливаемый чужой кровью.

Он ждал, лежа в полубессознательном состоянии, того немыслимо страшного момента, когда новообразовавшаяся альветвь начнет судорожно сжиматься, отмирая, уходя на Темную Сторону Времени, сминая в агонии своей миры, ее составляющие. И несмотря на то, что никогда в жизни не был он по-настоящему готов к этому моменту, и не было в нем той благородной мужественности Героя, о которой столько раз на политзанятиях рассказывали офицеры Школы, а только страх, казалось, переполняет его — несмотря на все это, он почувствовал, как где-то глубоко-глубоко проснулось вдруг любопытство, желание знать и видеть, как это будет происходить на самом деле…

Но ничего не произошло.

Появились люди: живые, деятельные. Они кричали и матерились; они бегали; кто-то пальнул в потолок, призывая к порядку; кто-то, не теряя надежды, звал: «Товарищ Сталин! Товарищ Сталин! Товарищ Сталин!». А потом мир все-таки поплыл и исчез, но только потому, что Игорь потерял сознание.

И вот теперь он сидел над умирающим Митрохиным и никак не мог понять, почему получилось так, что любимый старлей в команде других корректоров стрелял без пощады в них, своих же сокурсников, выполнявших задание седовласого полковника Корпуса; и почему этот мир не разрушился, как полагалось ему по всем существующим законам Хроноса; что удержало его на Светлой Стороне целым и невредимым? Не означает ли это, что сам Корпус перестал существовать?

Игорю хотелось поделиться с кем-нибудь своими соображениями в неосознанном желании услышать успокоительный ответ: «Все хорошо. Все нормально. Все было рассчитано на Большом Компьютере. Скоро за нами прибудут спасатели, голову на отсечение даю!». Но единственным человеком, который Бабаева понял бы здесь и смог поддержать, был Митрохин. А паренек по имени Иосия явно не годился на роль такого собеседника. И потому Игорь промолчал.

Но Иосия оказался более понятлив и наблюдателен, чем Бабаев решил по первому впечатлению.

— Интересная у вас одежда, — заметил он, разглядывая куртку, на которой лежал Митрохин, десантные штаны Игоря, высокие шнурованные ботинки. — Никогда такого не видел. Специальный отряд, да? — Иосия заговорщически подмигнул. — Интересно, как вы сюда попали?

Игорь хотел снова промолчать, но неожиданно для самого себя сказал:

— Я не могу ответить на твой вопрос.

— Понимаю и принимаю, — паренек оглянулся, еще понизил голос. — Условия игры, да? Полная секретность? Но откровенно говоря, Игорь, все ваши секреты теперь ни к чему. Да и все наши социалистические условности теперь ни к чему. Кончилась эпоха… — он помолчал. — И знаете, Игорь, я никогда не считал его чем-то более высоким, выше всех остальных людей. Да и как человек он мне не слишком нравился. Нет-нет, не подумайте, что я теперь хочу оправдаться и примазаться. До пятнадцати лет я считал его воплощением Бога на Земле, но что простительно ребенку, непростительно взрослому человеку, правда? И спасибо отцу: он меня научил независимости мысли, умению здраво оценивать происходящее. Но то, что я оказался здесь, не его вина. Все из-за бардака этого распроклятого… И я вот что думаю: давно кто-нибудь должен был сделать это . Может, теперь только и начнется нормальная жизнь. Ведь каждую ночь собирались… каждую ночь ждали — сейчас придут… Отец полгода по краю ходил… А теперь Усатого нет, и все по-другому будет, вот увидите. Думаю, за неделю все уладится. Придут разумные люди…

Игоря больно укололи эти слова Иосии. Мальчишка, безусловно, многого не понимал: его папаша (скрытый антисоветчик, враг!) совсем задурил ему голову. Но как он может, как он смеет говорить такое?! И не о ком-нибудь — о Вожде, величайшем человеке славной эпохи?! Как у него только язык повернулся сказать такое?

И Бабаев не сдержался:

— Заткнись! — выкрикнул он так громко, что на них разом посмотрели все многочисленные обитатели тесной камеры. — Заткнись! Замолчи, предатель, подонок…

Иосия отодвинулся, побледнел. Губы его задрожали.

— Сам ты… — выплюнул он сквозь зубы и встал, чтобы отойти.

Но место его уже заняли, и другого более-менее свободного пятачка в переполненной камере не наблюдалось — разве что вблизи параши. Тогда он снова сел, но сел теперь так, чтобы быть к Игорю спиной; руки он скрестил на коленях.

Зашевелился Митрохин. Игорь склонился над ним, и вдруг Митрохин открыл глаза. С трудом, но узнал Бабаева:

— Игорек… ты… здесь… тоже здесь… — было видно, как больно ему говорить; запекшиеся губы его едва шевелились; голос был тихим, срывающимся.

— Да, я здесь, Сева, — ответил Игорь, пытаясь улыбнуться.

— Игорек… я видел… ты там…

Бабаев заметил, что Иосия, чуть повернув голову, внимательно прислушивается. Но на это Игорю было наплевать: главное — Митрохин заговорил. Он жив и, может быть, выживет.

— Вода… пить… есть вода…

— Сейчас, сейчас, — Игорь засуетился. — Эй вы там! — крикнул он, обращаясь к тем из заключенных, кто сидел у небольшой бадьи с теплой солоноватой водой. — Передайте воды!..

— Ему нельзя давать пить, — заметил Иосия. — В таком состоянии вода для него — яд. У меня отец — хирург, я знаю…

— Я сказал тебе, — недружелюбно оборвал паренька Бабаев. — Заткнись!