– И… прости, что я так отреагировал на твою новость.

– Уже кое-что, – сухо сказала Эрин. – Возможно, завтра я тебя все-таки прощу.

Она повернулась на другой бок и тут же заснула, но я был слишком расстроен, чтобы последовать ее примеру. Я просидел еще около часа, прокручивая в голове события минувшего дня. Я дотошно копался в мельчайших деталях, пытаясь понять, нельзя ли было повернуть все как-то иначе. Но сколько бы я ни занимался самобичеванием, факт оставался фактом: я вступил на путь, который неизбежно должен был привести к отцовству. Эта мысль пугала меня до дрожи. Я вспомнил отца и невольно поморщился. Неужели я обречен следовать его примеру? Гены трудно перебороть, но мне, возможно, удастся избежать его ошибок.

В какой-то момент я вновь вернулся мыслями к матери. Достав стопку карточек, я вновь просмотрел ее содержимое. Здесь было около пятидесяти листков, и все они датировались первой половиной 1973 года. Карточки из Torrey Pines и Pebble Beach, знаменитых гольф-клубов, расположенных на территории Калифорнии. Сюда же вкрались листки из Pine Valley. Так называлось поле для гольфа в Нью-Джерси. Располагались они в строго хронологическом порядке.

Схватив верхнюю карточку, я начал читать. Не прошло и нескольких минут, а я уже знал о матери – как, впрочем, и об отце – больше, чем за всю предыдущую жизнь.

Влюбленность в гольф легкой не бывает; это всегда одержимость с первого взгляда.

Томас Босвелл[7]

7 января 1973 года. Уже очень поздно, но мне не уснуть, пока я не опишу события этого дня. Иначе я рискую проснуться наутро с мыслями о том, что произошедшее было не более чем сном. Если же это и правда сон… Да поможет Господь тому, кто решится меня разбудить!

Я уже писал о том, что все это время только и делал, что совершенствовал свои навыки в гольфе. Каждый день я пропадал на поле, рассчитывая стать полноправным членом Профессиональной ассоциации гольфистов. До сих пор я всеми силами пытался оградить себя от любых соблазнов, которые могли встать на моем пути. Однако сегодня мне встретился человек, сумевший зацепить меня за живое. Зовут это прекрасное искушение Джессалин Колл.

Она родом из Вермонта, но сейчас живет в Нью-Джерси, поскольку учится в Принстоне. Я не очень хорошо понял, чем именно она занимается. Знаю только, что это как-то связано с преломлением света. В Калифорнию она прибыла на три недели в числе прочих молодых ученых, съехавшихся сюда со всей страны. Очевидно, что ум и способности Джессалин ничуть не уступают ее потрясающей внешности!

Встретились мы случайно, в обувном магазине. Я искал новые кроссовки, а Джессалин пыталась определиться с теннисными туфлями. В момент, когда я положил на нее глаз, она методично изучала представленные Nike и Adidas модели, обсуждая с продавцом достоинства и недостатки каждой марки. Понятия не имею, что заставило меня подойти к ней. Я был как бабочка, летящая на огонь: хватило одного взгляда, чтобы сердце мое запылало!

– Идиллический свуш Nike лучше всего дополнит вашу незабываемую улыбку, – решился я помочь ей с выбором.

– Правда? – По ответной улыбке я понял, что ей пришелся по душе мой комплимент. – А что, если я нахмурюсь? И как я буду выглядеть тогда?

– Неужели ангелы хмурятся? – поспешил я с ответом. – В жизни не поверю!

Когда я наконец-то представился как Освальд Уитт, Джессалин неожиданно расхохоталась. Оказывается, так же звали ее отца, поэтому она наотрез отказалась обращаться ко мне, используя имя Освальд. Одно это сходство, заявила Джессалин, лишает меня надежд на ее расположение. Она поинтересовалась, откуда я родом, и я с гордостью сообщил, что всего лишь четыре месяца назад приехал в Америку из Лондона.

– Чудесно, – улыбнулась Джессалин. – Мне нравится, как это звучит. Я буду называть тебя Лондоном. Лондон Уитт! По-моему, неплохо. А тебе как?

Я заявил, что она может называть меня как угодно, если только согласится поужинать со мной завтра вечером в «Торри Пайнс». И она согласилась!

8 января 1973 года. Сегодня у нас с Джессалин было незабываемое свидание! Я объяснял ей особенности удара при игре в гольф, а она, в свою очередь, рассказала о том, каким образом притяжение луны способно повлиять на скорость клюшки. Эта крохотная, но все же измеримая разница зависит от стадий лунного цикла (ладно… готов признать, что понял все через два слова; но звучало это ОЧЕНЬ внушительно). Весь вечер Джессалин упорно называла меня Лондоном. Знаю, что опережаю события, но я бы ничуть не возражал, если бы она обращалась так ко мне каждый день, до конца моей жизни.

Мне потребовалось семнадцать лет, чтобы сделать три тысячи бросков.

На поле для гольфа я добился того же результата за один день.

Хэнк Аарон[8]

Солнце уже поднималось над Зелеными горами, когда я очнулся, наконец, от дремы. Разбудил меня запах жареного бекона. Позевывая, я побрел на кухню. Эрин колдовала над едой, внося последние штрихи в поистине роскошный завтрак. Там были булочки и копченая лососина, пирог с заварным кремом, свежие фрукты и ароматный бекон, который и вытащил меня из постели.

– Что все это значит? – поинтересовался я.

Эрин не ответила. Даже не удостоив меня взглядом, она продолжала методично нарезать фрукты.

А-а, наказание молчанием. Что ж, я его заслужил. Правда, было пока не ясно, собирается ли она съесть все приготовленное сама, или мне разрешат присоединиться к аппетитной трапезе. Я, если честно, надеялся на последнее, даже если завтрак должен был пройти в полном молчании.

– Пахнет… восхитительно, – кинул я пробный шар.

Выдавив на ягоды горку взбитых сливок, Эрин поставила блюдо к остальным деликатесам.

– А ты… как ты себя чувствуешь? Я могу чем-нибудь помочь?

Подойдя к шкафу, Эрин достала оттуда чашки и тарелки, после чего вынула из ящичка вилки и ножи. Все это она аккуратно расставила на столе. Меня она по-прежнему не замечала. Последним штрихом в приготовлении стали свежевыжатый сок и новые салфетки. Только тут Эрин повернулась ко мне. Меня в буквальном смысле подтащили к столу и силком усадили на место. Сама она уселась напротив и вперилась в меня взглядом.

– Выглядит все просто фантастически, Шатци, – промямлил я. – Но ты вовсе не должна была…

– Я знаю, – оборвала она меня. Сказано это было сухо, но без презрения. – Я вовсе не должна была этого делать.

– Тогда почему?..

– Потому что… я так решила. – Голос ее немного смягчился. – Ты узнаешь еду?