кого-то страх наводим —

лес стоит совсем пустой.

И никто никогда не узнает

кому какие стихи!

Время дыры латает,

а мы всё шли, шли и шли.

На телах живого нет места

от поцелуев судьбы.

Женихи мы или невесты —

плевать, умирать мы шли.

Ненарядное, рядное лето,

ненаглядные: лето, зима,

лишь весна стороною где-то

мимо нас, несчастных, прошла.

Раз и два — шагаем смело!

Дружно ли? Не в этом дело,

ищем, ищем на пути

знаки в виде бересты.

Виноваты ль мы, невинны —

не гадаем. Из осины

колья чешем и втыкаем,

а куда втыкаем — знаем!

Знаем даже почему

на любовь и на еду

много времени не надо:

ведь планетища брюхата

непокорной головой

вовсе, вовсе не одной,

а двумя-тремя — не боле.

Не ходите вы на волю,

делать нечего вам там:

бересту ходить, считать.

Вот и все. Походы наши:

от любви к родне да к каше.

А в пути, опять же, колья

из осины. Ну доколе?

Девочки злодейки нам не интересны

Женские привязанности

разные бывают:

девушки-политики

в пушечки играют,

играют и рады.

Видно им так надо,

ведь у таких ватрушки —

пушки да снаряды.

Не рисуй картины,

нам таких не надо!

Вы поэты, тоже

свое дело бросьте:

напишите повесть

о женской тихой злости.

Иль давайте лучше

в гости сходим к бабе:

— Здравствуй, дева, здравствуй,

мы к тебе с цветами!

— Здравствуйте, ребятки, —

тихо я сказала. —

Вы пошли бы к чёрту,

вас к себе не звала!

Видно мне так надо —

песни и сомненья,

под луной широкой

самопостроенья:

ать-два левой, девка,

ходи около дома.

Видишь пленным солнце?

Значит, замуж скоро.

Женские привязанности:

кошки да матрёшки.

Женские обязанности:

мужа ждать в окошко,

а не шастать полем

и не бегать лесом.

Девочки-злодейки

нам не интересны!

Недошедшему память

Они всегда одиноки,

они всегда голодны,

эти воины света,

победившие воинов тьмы.

Всё, мы больше не будем

участвовать в войнах гадких.

— Уходим, уходим отсюда, —

горько шептали ребятки.

Наверно, неверное войско

неверный выбрало путь:

в тех сердцах стучалось: «Ошибка!»

А этим надо свернуть

свои сердца на замочки

и вернуться домой,

ведь дома сыны и дочки

и стих окровавленный мой.

Домашние командиры,

домашний и свет луны.

Где ж вы долго так были?

«Мы к дому так трудно шли.»

А недошедшему память.

Пришедшему снова в бой!

Как долго мы будем плакать

над тобою и мной?

Наши мальчики

Наши мальчики умирают

и рождаются вновь.

Наши мальчики твёрдо знают:

мир не спасёт любовь.

Наши мальчики не играют,

наши мальчики не поют,

наши мальчики погибают,

нет не с нами, не тут.

Проходило былое былью,

улетало лётное вдаль…

Сколько мальчиков наших было

тут убито? Не помню. Жаль.

Жизнь, как марево

Никогда никого не любила.

Кашу пшённую детям варила

и приговаривала:

— Малая жизнь, как марево;

большая жизнь, как бельмо;

когда-нибудь встречу его;

варись, варись, моя каша.

Без любви хороша я. Наша

доля — скорее неволя;

наша доля — запрет, не боле.

Наша правда — чужая неправда.

Наши вещи — топор и клещи:

порубаю и выстрою племя

от семени нелюбимого. Время

досталось такое сегодня.

Злая, голодная я, в исподнем

выходила на бой и билась:

кого убила, в того и влюбилась.

Вот так поздно влюбилась, значит.

Он не плачет — герои не плачут.

И я плакать совсем не умею.

Никого никогда не согрею,

никому не скажу: «Любимый!»

Мимо стреляет, мимо

стрела молодого Амура.

Не жду ничего. Я дура.

А завтра весь мир войной

Ощущение войн повисло,

ведь люди не дураки:

числа считают, числа

до ядерной той войны.

Числа считая, числа

застыли на наших губах:

день-деньской, день коромысло,

день мужнин, день жён, день впотьмах.

Часы с кукушкой на стенке,

сегодня блины горой,

и дети на переменке,

а завтра весь мир — войной!

Я одна об этом писала,

лишь я твердила о том:

очень сильно я сожалела,

что планета Земля — мой дом.

Дочь спрашивает о войне

— Зачем война?

— Просто так.

— Зачем смерть?

— Да вот так.

— Почему ни папы, ни мамы?

Какими бесчувственными голосами

мы отвечаем детям,

насмотревшись на смерти,

намаявшись в быту.

Где холод, где жар… не пойму!

— Знаешь, дочь, — сказала я очень устало.—

Хочу чтоб смерть и меня прибрала,

но она все никак не приходит,

хотя, вроде бы, рядом ходит.

Дочь равнодушно плечами пожала.

А у того ребёнка, что хочет маму,

мамы не будет больше.

И кому от этого горче?

Усталыми, чёрствыми голосами

мы мёртвых своих провожали

и складывали в ряды.

Милосердие не подходи!

А после высохшими губами:

— Всё пройдёт, — своим детям шептали.

Детям, погибшим в терактах посвящается

Из сгоревших школ выходили дети

и улетали в небо…

Вслед не смотрел им даже

никто на земле живущих.

И не стихи это вовсе,

а стихи попозже сложатся,

когда мы об этом забудем,

видимо, уже завтра.

Дети Донбасса, Беслана,

Сирии и Пакистана.

Дети в круговороте

людской военной заботы:

как бы побольше детей

узнали запах смертей!

А дети, не различая

запаха мамы от запаха края —

запаха края родного,

дети в ужасе, они не готовы

взять автомат и погибнуть

за Родину, им не видно

границ, разграниченных нефтью.

Но и дети вдруг понимают: за смертью

очередь очень большая —

от края родного до края

солнечного луча.

Ну всё. Вот и жизнь прошла.

Где-то в другом столетие

сложатся междометием

новые детские жизни.

Стих написан. Во времени вечном повисни.

Вот девочка снайпер, глядите

Почему дети не работают испытателями,

лётчиками и спасателями?

Зачем детворе игрушки:

куклы, машинки, хлопушки?

Раздайте деткам оружие,

ведь что-нибудь да получится,

и на войну их пустите.

Вот девочка снайпер, глядите…

Смотрели люди спокойно:

— Нет, глазам не мозольно.

На пушки и автоматики

мы столько сил, средств потратили!

Когда ружья малышам дарим,

пластмассу плавим и плавим.

Компьютерные, говоришь, войны?

Это совсем не больно,

это вовсе не страшно,

когда противник бумажный.

Плакала, плакала, плакала душа.

Самая прекрасная доченька росла,

росла такая холодная,

чёрствая, не голодная:

лучшие у неё родители,

лучшая школа в Питере

и лучшие мыльные пузыри.

Собирай их, отец, храни:

когда-нибудь пригодятся —

в настоящих врагов кидаться!

Три воина и я

Воин Светлый. Воин Тёмный.

Не