На следующий вечер, как обычно, раздался звонок в доме — похитители угрожали, что убьют Розиту, если не получат деньги немедленно. Десятью минутами раньше бандиты позвонили по другому телефону и согласились вести дополнительные переговоры втайне от полиции вообще и от Ортеги в частности. Затем эти переговоры начались.

Триста тысяч, потребовали киднепперы. Сто пятьдесят, отвечала семья. Двести пятьдесят — похитители немного скинули цену. Двести, сказала семья. Обе стороны сошлись на двухстах двадцати пяти тысячах; обмен должен был состояться в семь вечера в четверг, в присутствии Рамиреса.

Теперь было уже почти девять; сумерки сгущались, после звонка Рамиреса прошло часа полтора. Будьте начеку, предупредил его Хазлам: ждите любых хитростей, уловок, они могут потребовать удвоить выкуп, могут схватить и вас.

Стрелка часов переползла за девять и приближалась к десяти; сумерки уступили место темноте, а мать сверлила его взглядом. Потеряй мою дочь — и я не дам тебе покоя; верни ее мне — и все, что есть у меня и у мужа, будет твоим.

Она налила себе виски и уставилась в стакан, едва не раздавив его в руках. Муж встал, взял у нее напиток и заставил сесть обратно.

Десять тридцать, почти десять сорок пять.

По стене скользнул свет фар, и во двор свернул «лексус». Родители подбежали к окну, увидели шофера впереди и Рамиреса на заднем сиденье. Увидели прильнувшую к нему, вцепившуюся в него фигурку. На миг Хазлам испугался, что проиграл — эта фигурка была слишком маленькой, слишком серой, почти бесплотной и скорее походила на призрак Розиты, чем на живую девочку. Потом Рамирес вышел из машины, и он увидел, как девчушка взглянула вверх и помахала рукой.

Мать повернулась и бросилась к лестнице, отец за ней по пятам. Хазлам пересек комнату, налил себе побольше виски, плеснул туда содовой и опорожнил стакан единым махом.

— И что нам теперь делать? — раздался из полутьмы голос семейного юриста.

— Надо дать денег Ортеге.

— Сколько?

Во дворе внизу мать прижимала к себе дочь так, словно собиралась никогда больше не отпускать ее; отец девочки обнял Рамиреса, потом благодарно посмотрел вверх на Хазлама — по щекам его вдруг заструились слезы, но он не стыдился их.

Хазлам налил себе еще виски и предложил юристу. В некотором смысле уладить дело с полицейским было так же непросто, как с похитителями. Предложи слишком мало — и он откажется, слишком много — и он захочет еще больше.

— Двадцати пяти тысяч хватит. Иначе он с вас всю жизнь не слезет.

* * *

Звонок раздался двадцать девять часов спустя, в три утра. С Ортегой все улажено, деньги взял, сообщил семейный юрист.

— Доволен? — спросил Хазлам.

— На вид вроде бы да.

Может быть, сказывается его привычка к осторожности, подумал Хазлам, а может быть, юрист предупреждает его. Он поблагодарил собеседника, затем как следует выспался, а когда сквозь гостиничные занавески уже заструился свет, позвонил в аэропорт подтвердить, что вылетает в Вашингтон через Майами.

Несмотря на то, что Ортеге заплатили, он мог остаться недовольным, так как с его точки зрения это поражение. А если он действительно так на это смотрит, то захочет отомстить. И затеет грязную игру — отчасти потому, что это в его характере, отчасти чтобы продемонстрировать своим собственным людям, кто здесь хозяин, отчасти чтобы припугнуть семью жертвы. А если Ортега вздумает затеять грязную игру, то нападет на него по пути домой, потому что на пути домой Хазлам расслабится, будет думать, что все сошло ему с рук.

Конечно, он может покинуть страну нелегально; но тогда ему будет трудно вернуться сюда. Можно уехать легально, но с какого-либо рода политической или дипломатической защитой. Правда это будет значить, что он принимает правила Ортеги; тогда в случае возвращения он вынужден будет работать на его условиях. А можно и уехать, и вернуться на собственных условиях, самому диктовать правила игры.

В семь он позавтракал, в восемь покинул гостиницу, прошел мимо такси, ждущих у выхода, добрался до плаза Сан-Мартин, пропустил два такси на боковой улочке и сел в третье.

Город уже раскалился на солнце; картонные трущобы, которыми были застроены предгорья, протянулись на целые мили. Хвоста нет, заметил он, но так и должно было быть. Он вышел из такси, расплатился с водителем и вступил в здание аэровокзала. В зале для улетающих было прохладно, у контрольных пунктов уже выстраивались очереди, и гориллы ждали его.

Иногда их приходится высматривать, иногда их присутствие бросается в глаза, является нарочито угрожающим. Сегодня было что-то среднее. Двое горилл плюс сам Ортега. Сам босс в хорошо скроенном костюме сидел за буфетным столиком. Темные очки — хотя на всех кругом были темные очки, — в руках газета «Ла пресса».

На контроле для пассажиров первого класса было свободно. Он поставил на весы сумку и отдал паспорт вместе с билетом женщине за стойкой. Она улыбнулась ему, потом заметила двоих мужчин и то, как они на него смотрят, и поняла, кто это такие.

— Салон для курящих или для некурящих? — Она попыталась унять дрожь в голосе.

— Для некурящих.

Она нажала несколько клавиш на компьютере и назвала ему номер места.

— Спасибо. — Он взял у нее билет с паспортом.

— Счастливого пути. — Она была загипнотизирована, точно ночной зверек, попавший в луч прожектора.

Его правила, напомнил он себе, его игра.

Головорезы стояли между ним и выходом — возможно, дальше, где он будет вне поля зрения публики, окажется еще и подкрепление, — а Ортега, довольный, наблюдал за ним. Он прошел мимо, намеренно близко, завернул в буфет, миновал ряд столиков и уселся напротив Ортеги.

— Два кофе, — сказал он официантке.

Ортега высокомерно улыбался. Ну что ты задумал, щенок, что ты собираешься мне сказать? Это моя страна, мои владения. Так что не надо шутить со мной. Ты же знаешь, как все бывает, знаешь, что случается с теми, кто задевает людей вроде меня.

Хазлам молча откинулся на спинку стула. Правая рука на столешнице, средний палец постукивает по ней — легонько, но достаточно для того, чтобы привлечь внимание.

Почему он так спокоен, удивился Ортега, почему так уверен в себе? Зачем рука на столе? Почему только одна? Почему правая? На среднем пальце золотой перстень, на нем эмблема, но он не может разобрать, какая. Так что за игру ты затеял, ублюдок, что ты хочешь сказать?

Официантка нервно поставила перед ним кофе. Хазлам чуть подался к столу и взял чашку правой рукой, обхватив ее пальцами, — золотой перстень блеснул на свету, и изображение на нем бросилось Ортеге в глаза.

Ортега знал, кто такой Хазлам и чего от него можно ждать. Откуда он взялся и о чем его предупреждает.

Вас трое — я один. Насчет третьего не знаю, второй — не проблема, а первым будешь ты. Вот так, дружок. Я сделал свою работу, ты свою, и нам обоим заплатили за это. И в следующий раз будет то же самое. Если, конечно, ты не станешь мутить воду и отзовешь своих ребят. Ну, а если нет — тогда ты первый, а ведь ты здесь, рядышком.