глаза виконту Исабель. – Он много работает, не только у вас, но и в мастерской. Он совсем не обращал внимание на свое здоровье.

– Неужели я так мало плачу, что Мелеху надо возиться с этой дурацкой глиной? – вздернул брови Винсент.

– Отцу нравится быть гончаром. И он использует все возможности, чтобы я могла поехать в город, – твердо ответила девушка. В глазах виконта промелькнуло что-то вроде слабого интереса.

– И что ты забыла там? Олуха, который соблазнится твоими сомнительными прелестями и введет себя в свой дом?

– Господин, Исабель – невинная, порядочная девушка, – неодобрительно сказала Ханна. – Не стоит говорить ей такие вещи.

Винсент перевел на Ханну тяжелый взгляд.

– При всем уважении, – запнувшись, добавила та.

– Я мечтаю играть на скрипке, – ответила Исабель, ничуть не смутившись. – В городе есть учителя. Но нужно много денег, очень много денег, чтобы брать уроки и жить там. Я бы предпочла, чтобы отец меньше работал и больше следил за своим здоровьем, но его мечта – осуществить мою мечту. Я помогаю ему как могу.

Винсент заложил руки за спину.

– Скрипка? Я могу понять красивый наряд, или богатенький суженый, или удачная торговля, своя лавка в городе, наконец. Но деревенская девчонка и скрипка? Ты хоть знаешь, как она звучит по-настоящему, хорошая скрипка в умелых руках? Или просто услышала бродячих музыкантов на заезжей ярмарке?

– Моя мать была прекрасной скрипачкой, и нет ничего позорного в том, чтобы быть бродячим музыкантом. Позорно – стыдить чью-то работу, – отчеканила Исабель. Иногда ее слова соскакивали с губ быстрее, чем она успевала подумать. Но никто, никто и никогда не имел права говорить гадости про ее семью. Если не хотел оказаться головой в бочке с водой.

Виконт прищурился.

– Твоя мать родилась здесь? – пропустил он мимо ушей реплику про позор. Или сделал вид, что пропустил.

Исабель перевела взгляд на дерево за спиной Винсента. Ее глаза потемнели.

– Мама пришла в деревню вместе с бродячей труппой артистов. Познакомилась с папой и… осталась. Вместе со своей скрипкой.

Исабель улыбнулась воспоминаниям и снова посмотрела на виконта.

Тот хмыкнул.

– Хочешь посмотреть на настоящую скрипку? – неожиданно предложил он. – Не на поделку, а на творение настоящего мастера?

– Господин, – растерялась Ханна, которую Мелех умолял не спускать с Исабель глаз.

Винсент устало вздохнул.

– Боги, Ханна, видимо, я потерял остатки власти, если ты вклиниваешься в каждый мой разговор.

Женщина приосанилась.

– Даже будь вы… не вами, а господином с домом, полным слуг, и самым грозным и суровым, я все равно бы…

– Я жду свой завтрак, – отрезал виконт. И посмотрел на Исабель.

– Так ты идешь или боишься?

– У вас нет рогов и грязной длинной бороды, – ответила Исабель спокойно. – Не вижу, чего мне стоило бы бояться.

И, наклонив голову, посмотрела за спину виконта.

– А это правда, что у вас есть розарий?

Я действительно не знаю, зачем пригласил ее в дом. Да еще и после непонятного замечания про рога и бороду, на которое я решаю просто не обращать внимания. Какие-то деревенские суеверия, не иначе. Может, все дело в том, что последние двадцать лет бреда, отчаяния, равнодушия и самообмана я все равно знал, что я – самое странное, с чем это захолустье когда-либо сталкивалось. Потом, когда я понял и успокоился, я даже стал гордиться тем, что могу наблюдать, как жизнь проходит передо мной, не причиняя мне вреда. Как бог, наблюдающий за своими подопечными.

И вот – она. Деревенская девчонка, дочь гончара, со складной речью и мечтой о скрипке.

С жизнью, намного более короткой, чем моя.

Вероятно.

Она смотрит на меня – и все равно, будто сквозь меня. Ее ресницы не трепещут, дыхание не сбилось, и я не знаю, что больше взволновало ее: рассказ об ее отце, упоминание о моей скрипке или вопрос о том, есть ли у меня розарий.

Я не думаю, что мои слуги обсуждают это между собой, но у каждого, ладно, почти у каждого, живого и покойного, находилась близкая родственница, которая не ленились приезжать из соседних деревень, из города, сюда, ко мне. Все было по обоюдному согласию: я платил, они оставались со мной, и мы проводили несколько приятных дней вместе. Разумеется, перед отъездом они клялись именем богов, что будут держать язык за зубами. Да и кто бы им поверил.

Деньги открывают много возможностей и всегда есть те, кто согласен их получить. К тому же, я недурен собой. Но ни одна из этих женщин не принесла с собой ничего, кроме короткой вспышки надежды, веселья и, следом, ледяного разочарования. Последние годы я запретил даже упоминать при мне про очередную племянницу, которая могла бы… Нет. Хватит. Точка. Близкие родственники, способные пройти мимо проклятья, когда-нибудь закончатся, так что лучше я брошу это все сам, первым. И опять-таки: что будет, когда и у меня закончатся деньги? И некого будет посылать в город за одеждой, вещицами и просто за сплетнями? Нечем станет платить?

Скрипка всегда лежит в моем кабинете. Я иду впереди, быстрым шагом и не оглядываясь, но затылком чувствую, что девушка от меня не отстает. Осколки пажа все еще лежат у стола, а недопитая мной бутылка вина стоит рядом. Не устаю радоваться богатству винного погреба поместья. Обычно, за обедом, я пью простое вино, которое из деревни приносит Ленно. Но когда у меня особое настроение, я спускаюсь в погреб. За двадцать лет осталась четверть запасов – но и особое настроение у меня теперь бывает нечасто.

А первые лет десять из Малой Долины мне приносили кое-что намного крепче вина.

Я достаю скрипку, открываю футляр и бережно передаю инструмент Исабель. Скрипку я купил во время одного из своих путешествий. Это то немногое важное, что у меня осталось от прежней жизни, но я давно научился без пиетета относиться ко всем этим вещам. У меня есть все шансы увидеть, как они обратятся в пыль.

– На ней можно играть, если сумеешь, – небрежно бросаю я. Сам я давно не брал инструмент в руки, не за чем и не для кого.

Исабель бережно берет скрипку, гладит ее и зачем-то обнюхивает, медленно втягивая воздух ноздрями. Затем кладет скрипку на плечо, закрывает глаза, опускает подбородок и проводит смычком по струнам. Меня будто бьют в спину с размаха, да так, что на несколько мгновений у меня темнеет перед глазами.

Проклятая девчонка действительно умеет играть. Хуже того: она выбирает ту единственную мелодию, которую я никогда больше не хотел бы слышать.

За